Почему домохозяйки тоскуют по смертной казни
День за днем. События и публикации 23 октября 1993 года комментирует обозреватель Игорь Корольков*
Удивительная вещь: среди текущей пестроты событий, среди страстей, которые представляются важными и неизбежными, вдруг люди заводят разговор совсем не о том, что, казалось бы, требует время. Но прислушаешься и выясняется: это именно то, о чем и следует говорить, над чем следует размышлять, из чего следует делать выводы. Потому, что именно это лежит в основе поступков каждого человека — его представление о добре и зле.
В сегодняшнем номере «Известий», вышедшем в свет двадцать лет назад, рассуждают о смертной казни обозреватель газеты Константин Кедров и писатель, председатель Комиссии по помилованию при Президенте Российской Федерации Анатолий Приставкин. «Аргументы против смертной казни» называется их беседа.
Мораторий на смертную казнь в России был введен в 1997 году, а когда велась беседа, людей еще расстреливали. Страна так привыкла к этому правовому ритуалу, что не желала от него отказываться.
«Надо признать, — говорит Приставкин, — что все мы стали хуже. В народе же всегда существовало заблуждение, что смертная казнь наилучшее решение всех проблем. Правда, это не извечное заблуждение. В 1836 году были отменены многие пункты в статье о смертной казни, я не помню, чтобы хоть кто-нибудь возмутился и потребовал прежней жестокости, а теперь, увы. За убийство карали жестоко, вырывали ноздри и отправляли в Сибирь, но все-таки не лишали человека жизни. Все-таки настоящая жестокость пришла вместе с революционерами. С большевиками пришла…
Кедров: Во всяком случае, этапы с бубновыми тузами на спине шли и шли в Сибирь. Это были сплошь убийцы, но жизни их не лишали.
Приставкин: Да ведь и этапы были другие. Их встречало население, им несли хлеб, одежду. Это считалось богоугодным делом позаботиться об арестанте, кто бы он ни был. Был доктор Гааз, был Федор Кони, а теперь кто заступится за этих отверженных. Люди знают только одно слово: ужесточение».
Две ключевые мысли из этого приведенного диалога: все мы стали хуже и все мы стали более жестокими. В таких условиях отменить смертную казнь — все равно что отнять кусок мяса у обедающего льва. Когда же ее
«Перед глазами — конкретные судьбы людей, — говорил Приставкин. — Ну, хотя бы судьба этого молодого человека по фамилии Кравченко, которого расстреляли за убийство, совершенное Чикатило, как потом выяснилось. Он ведь кричал — «Я не виноват. Я не могу до вас докричаться». Это написано синими чернилами почти полудетским почерком. Его убили. Теперь уже ничем не поправишь… У меня до сих пор перед глазами эти синие строки невинного человека на заре жизни, убитого «по закону» за чужую вину. Вот что такое смертная казнь. Он говорил: «Вы сейчас возбуждены. Все против меня. Печать против меня». Он все понимал… Его расстреляли, а он не виновен».
Мой товарищ, тогда следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ, не имевший к расследованию дела о маньяке никакого отношения, был направлен на Украину, к матери казненного парня — принести ей извинения. Он рассказывал: более страшных минут в своей жизни испытывать ему не приходилось.
Сегодня трудно найти человека, который был бы доволен тем, как отечественные правоохранительные органы ведут следствие, а суды выносят приговоры. Эта система работает так же, как все остальное: как кормят некачественной пищей малышей в детсадах, как
В том же номере «Известий», на той же полосе в беседе с журналистом рассуждает профессор Сорбонны Поль Рикер, один из наиболее выдающихся философов мира. К сожалению, в 2005 году он ушел из жизни, но мысли его могли бы помочь нам. В статье он говорит о феномене, очень близком нам, советским, российским людям — о германском фашизме, тоже посеявшем в людях страх и злобу. Трагедия, что такая страна, как Германия, замечает профессор, оказалась бессильной перед фашизмом. Так же, как Россия допустила у себя сталинизм.
Нацизм и сталинизм ученый ставит на одну доску, не видя между ними принципиальной разницы. Каждый, кто не предвзят и честен, не может не согласиться с этим. Режиссер театра Ленком Марк Захаров — среди них. В заметке «Отказ от ленинского наследия не крайность, а необходимость» предельно жестко, с присущей ему едкой иронией, он дает оценку тому материалу, с помощью которого строилось наше общество.
«И еще одно «гениальное» ленинское открытие: осененная высшими интересами народа ликвидация таких понятий, как мораль и совесть. На третьем съезде комсомола Ленин сформулировал это с обескураживающей четкостью: «Морально только то, что способствует победе пролетариата». Его ученики по созданию партий нового типа были подчас грубее и топорнее: «Солдаты! Я освобождаю вас от химеры, зовущейся совестью!»
Это, как вы понимаете, уже Гитлер. Сказано об одном и том же.
«Ленину первому удалось в ХХ столетии, — пишет режиссер, — довести стоимость человеческой жизни до нулевой отметки. («Красный террор», знаменитый ленинский призыв: «Чем больше реакционного духовенства мы расстреляем — тем лучше» и т. п.)»
«Сейчас многие разумные люди говорят: «Не надо крайностей!» Хочется с ними согласиться, однако, вспоминая путь, проделанный Германией от 1945 до 1993 года, невольно начинаешь задумываться, что такое всенародное искупление грехов и что такое процесс общественного очищения и раскаяния? Уж не крайности ли это?
Если «не до крайностей»-то есть смысл призвать наших немецких друзей к публичному признанию хотя бы некоторых заслуг бывших фашистских вождей. Гитлер был смелым человеком, выдающимся оратором с блистательной экономической интуицией, которая довольно скоро вывела немецкий рабочий класс из-под угрозы «демократической» безработицы и говорильни. Если б не Гитлер, Германия не построила бы в сжатые сроки первоклассные дороги, существенно повлиявшие на развитие транспорта во всем мире».
«Понимая, как мы далеки от своего «Нюрнбергского процесса» над главарями КПСС, понимая, как еще долго придется нам жить под сенью советских и большевистских идей, призываю: не стесняясь, признать нашу общую идеологическую и тактическую преемственность. Агрессивную вооруженную партию нового типа, посаженную на автомобили, придумали вовсе не фашисты, а коммунист Ленин. У этих партий, несмотря на разницу в терминологии и идеологических нюансах, общие организационные и пропагандистские принципы».
«Предлагаю в осуждение немецких демократов восстановить историческую справедливость и установить памятники в центре столицы не только предшественникам Ленина (например, Марксу), но и главным его последователям и выдающимся ученикам. В этой связи логично рядом с изваяниями Суслова, Черненко, Жданова, Сталина, увековечить в мраморе Гитлера, Риббентропа, Геринга и других выдающихся вождей немецкой рабочей национал-социалистической партии».
Мастер гротеска, Захаров выстроил логический ряд безукоризненно. Чтобы даже плохо видящий заметил: мы, пропитанные большевизмом, ничуть не лучше немцев, пропитанных фашизмом. Только с той разницей, что они протрезвели и раскаялись, а мы все еще в пьяном дурмане.
Нас можно назвать нацией, не признающей вины. Свою новую книгу о России американский журналист и писатель Дэвид Саттер так и назвал — «Нация, не признающая вины». Очень полезная книга! Она, собственно, о том же, о чем размышляют многие наши соотечественники — почему мы такие?
«Россия как общество не склонна смотреть в глаза полной правде о коммунизме, пишет Дэвид Саттер. — Некоторые утверждают, что масштабы его преступлений преувеличены, или что эти преступления были вынужденным результатом своеобразных исторических обстоятельств. Некоторые говорят, что сопоставимые преступления происходили и на Западе. По мнению многих, у советского строя были достоинства, искупающие ее недостатки: он дал миллионам людей образование и осуществил модернизацию страны. Коммунизм не следует осуждать безоговорочно, подобно тому, как был осужден нацизм в Германии, — такой подход в сегодняшней России, по сути, является общепринятым».
«Ситуация в России в определенной степени похожа на ту, — утверждает автор книги, — что сложилась в Германии сразу после Второй мировой войны. Вот что писал тогда немецкий философ Карл Ясперс: «Все мы так или иначе утратили почву под ногами. Только трансцендентная… религиозная или философская вера может сохраниться среди всех этих бедствий… Нам остро недостает умения говорить друг с другом и слушать друг друга. На не хватает гибкости, критики и самокритики. Мы склонны к доктринерству. Еще хуже, что столь многие не хотят думать. Им нужны только лозунг и послушание. Они не задают вопросов и не дают ответов, а только повторяют заученные фразы».
Ясперс утверждал, что только та нация, которая признает свою вину, способна преодолеть последствия духовной катастрофы, навлеченной на нее тоталитаризмом. Он выделяет три типа вины, которая может относиться к отдельному человеку: уголовная, политическая и моральная. Но, по мысли Ясперса, существует и вина четвертого типа, которая относится к обществу в целом и может возникать даже в отсутствие преступных действий со стороны конкретной личности. Это «метафизическая вина», которая затрагивает всех, кто так или иначе имел отношение к бесчеловечным преступлениям, пусть даже и не в качестве прямого участника.
«Если я не делаю всего, что в моих силах, чтобы предотвратить преступление, чтобы ему помешать, я тоже виновен», — цитирует в своей книге немецкого философа Саттер.
«Реальность современного мира такова, — пишет автор книги, — что немцы как народ приняли эту метафизическую вину, тогда как русские этого не сделали. В России нет представления о том, что трагическая история может быть усвоена и сделана частью народного сознания. Там, где должна быть национальная память, произошло замещение коммунистических мифов новым мифом — государственным».
Этот миф
Игорь Корольков
