Особое мнение. Про Эрнеста Аметистова
День за днем. События и публикации 26–27 марта 1993 года комментирует обозреватель Андрей Жданкин*
В обстановке всеобщего напряжения открылся IX внеочередной съезд народных депутатов. В данном случае «всеобщее напряжение» — не фигура речи. От форума ожидали радикальных перемен, чуть ли не возврата обратно в СССР. При том, поворот ожидался революционный. Кто-то, и, увы, к этой группе относилось большинство моих собратьев по журналистскому цеху, предвкушая захватывающее зрелище и череду скандальных событий, довольно потирал руки: «Сейчас повеселимся!» Кто-то обреченно подводил итоги, кто-то прикидывал, как можно использовать ситуацию себе на пользу, а кто-то уныло и привычно запасался солью и спичками… Так или иначе, форум в Кремлевском Дворце съездов равнодушным не оставил никого.
А потому, собственно, писать-то особо не о чем, кроме как об этом съезде. Точнее, о своих воспоминаниях о нем. Помню, что я был в те дни абсолютно уверен в том, что дело кончится импичментом. Думаю, что мою уверенность разделяли многие. Противостояние президента с народными депутатами было настолько бескомпромиссным и бесповоротным, что представить себе иной исход было трудно. Даже в Кремле, судя по всему, смирились с таким развитием ситуации. Не могу удержаться и не привести выдержку из книги Александра Коржакова «Борис Ельцин: от рассвета до заката»:
«22 марта Ельцин вызвал Барсукова:
— Надо быть готовыми к худшему, Михаил Иванович! Продумайте план действий, если вдруг придется арестовывать съезд.
— Сколько у меня времени? — поинтересовался генерал.
— Два дня максимум.
Президент получил план спустя сутки.
Суть его сводилась к выдворению депутатов сначала из зала заседаний, а затем уже из Кремля. По плану Указ о роспуске съезда в случае импичмента должен был находиться в запечатанном конверте. После окончания работы счетной комиссии (если бы импичмент все-таки состоялся) по громкой связи, из кабины переводчиков офицеру с поставленным и решительным голосом предстояло зачитать текст Указа. С кабиной постоянную связь должен был поддерживать Барсуков, которому раньше всех стало бы известно о подсчете голосов.
Если бы депутаты после оглашения текста отказались выполнить волю президента, им бы тут же отключили свет, воду, тепло, канализацию… Словом, все то, что только можно отключить. На случай сидячих забастовок в темноте и холоде было предусмотрено «выкуривание» народных избранников из помещения.
На балконах решили расставить канистры с хлорпикрином — химическим веществом раздражающего действия. Это средство обычно применяют для проверки противогазов в камере окуривания. Окажись в противогазе хоть малюсенькая дырочка, испытатель выскакивает из помещения быстрее, чем пробка из бутылки с шампанским. Офицеры, занявшие места на балконах, готовы были по команде разлить раздражающее вещество, и, естественно, ни один избранник ни о какой забастовке уже бы не помышлял. Президенту «процедура окуривания» после возможной процедуры импичмента показалась вдвойне привлекательной: способ гарантировал стопроцентную надежность, ведь противогазов у парламентариев не было.
Каждый офицер, принимавший участие в операции, знал заранее, с какого места и какого депутата он возьмет под руки и вынесет из зала. На улице их поджидали бы комфортабельные автобусы.
Борис Николаевич утвердил план без колебаний».
Несмотря на то, что этот план так и не пригодился в марте, судя по всему, его в дальний ящик не отложили, и уже спустя шесть месяцев, в начале октября, он, практически слово в слово, был приведен в действие.
Просматривая сегодня газеты тех дней, удивляюсь тому, что СМИ проявили удивительную сдержанность и сбалансированность, не свойственную прессе тех лет.
Та же «Российская газета», которая «по роду службы» была откровенно прохасбулатовской, на первой полосе публикует оценки ситуации и прогнозы самых разных политиков и общественных деятелей, порой, находящихся по разные стороны баррикад:
«Дмитрий Рогозин, «Союз возрождения России»:
«…Провозгласив «новый порядок», Президент тем самым признал банкротство своего политического курса. Не его оппоненты отрицают право Ельцина на пост Президента, он сам отрицает себя в качестве Президента…»
Константин Микульский, член-корреспондент РАН:
«…Конечно, исполнительной власти прежде всего приходится реагировать на потребности текущего экономического развития. Съезду же необходимо не столько давать карт-бланш правительству, сколько самому определиться в своей ориентации на преобразования. Полагаю, что это существенно облегчило бы и вопросы взаимодействия ветвей власти…»
Андрей Олигов, офицер Главного управления охраны Российской Федерации:
«…Больше всего сегодня меня беспокоит неуемное желание некоторых политических партий и движений, безоглядно ринувшихся «спасать Отечество», втянуть в свое «спасительное дело» военных. Что касается меня, то я принес присягу на верность Российской Федерации, ее народу и избранному им Президенту. Надеюсь, политические лидеры страны проявят здравый смысл и не позволят усомниться в искренности своего служения Отечеству…»
И так далее…
Фактически, только двое открыто обвинили президента и правительство — Дмитрий Рогозин и писатель Петр Проскурин. Здесь, как принято теперь, задамся модным вопросом: «И почему это я не удивлен?!»
Ну, с Петром Лукичем все понятно — большой писатель так и не принял распад СССР, и вплоть до самой смерти продолжал ностальгировать по тем годам. И даже последний его роман «Число зверя» — тому подтверждение: «Добрый дедушка» Брежнев, счастливая и сытая жизнь советского народа, внутренние и внешние враги, пытающиеся, но так и не сумевшие одолеть СССР…
Дмитрий Олегович всегда умел сделать и сказать то, что именно сегодня может оказаться правильным: вовремя пошел работать в Комитет молодежных организаций СССР — обзавелся связями, вовремя из КМО вышел — ровно тогда, когда стало модным жечь партийные и комсомольские билеты, вовремя занял место рядом с Ельциным во время августовского путча — когда тот был на самом подъеме, и также вовремя — когда, казалось, президент ослаб, кинулся его топтать… Ошибся… Поэтому ли, или почему еще, но после этого и вплоть до
«Известия» публикуют «Особое мнение судьи Конституционного суда Эрнеста Аметистова по делу о соответствии Конституции Российской Федерации действий и решений президента РФ
Тогда, в
«…3. Участие председателя Конституционного суда совместно с другими высшими должностными лицами Российской Федерации в пресс-конференции 20 марта и в передаче по телевидению 21 марта, а также его выступление в Верховном Совете Российской Федерации… содержали, кроме выражения мнений по юридическим вопросам, ряд политических оценок и призывов, носили характер участия в политическом мероприятии. А это противоречит пункту 3 статьи 14 Закона о Конституционном суде Российской Федерации, которая запрещает судье Конституционного суда Российской Федерации участвовать в политических акциях.
4. Высказав заранее свою позицию и категорические оценки действий и решений президента от имени судей Конституционного суда, председатель Конституционного суда тем самым выразил свою заинтересованность, как и заинтересованность судей, от имени которых он выступал, в достижении определенных результатов рассмотрения дела. В соответствии с пунктом 3 статьи 27 Закона о Конституционном суде Российской Федерации судья обязан заявить самоотвод и подлежит по его просьбе освобождению от участия в рассмотрения вопроса в случае, если его объективность может вызвать сомнения вследствие его прямой или косвенной заинтересованности в исходе рассмотрения. Таких самоотводов, однако, заявлено не было…»
Этого Аметистову не простили.
Тем боле, что в сентябре того же года он высказал особое мнение по поводу заключения Конституционного суда на Указ Борис Ельцина №1400 от 21 сентября «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации». Фактически, именно это заключение КС стало толчком к дальнейшим кровавым событиям октября
Сам Эрнест Михайлович так вспоминал это:
«Для меня же эта история имела неожиданное продолжение. Когда через пару дней после этого я и еще трое судей заявили о том, что мы отказываемся участвовать в заседаниях Суда, поскольку они носят явно выраженный политических характер, зорькинская команда стала искать предлоги, на каком основании приостановить наши полномочия. И вот Рудкин, который к тому времени узнал о том, что я вот участвовал в этой акции, чтобы остановить действия Президента (речь о попытках Аметистова и ряда депутатов ВС отговорить Б.Н. от подписания указа и выступления по ТВ с обращением к народу — А.Ж.), предложил такую интересную формулировку: «Приостановить полномочия Аметистова как судьи за двуличное поведение». А двуличное поведение заключалось в том, что я, с одной стороны, как бы участвовал в том, что пытался Президента остановить, а с другой, голосовал против общего решения, которое было принято на нашем заседании».
Через несколько дней, 7 октября президент приостановил деятельность всего суда, который возобновил работу лишь в 1994 году.
Эрнест Михайлович одним из первых осудил кровопролитие в Чечне: «ни одна Конституция не стоит человеческой крови». По итогам рассмотрения «чеченского дела» в Конституционном суде летом 1995 года, он опять выступил с особым мнением по процедуре, примененной Судом, в котором заявил, что указ №2166 должен был быть снят с рассмотрения КС, поскольку не является нормативным документом.
Еще одно особое мнение — в связи с решением КС, отказавшегося в ноябре 1995 года проверить конституционность закона «О выборах депутатов Государственной Думы». Аметистов заявил, что определение Суда об отказе в рассмотрении этого дела основано в большей мере на мотивах политической целесообразности, чем на критериях допустимости обращений, установленных Конституцией и законом о Конституционном суде.
По делу о сроках выборов местного самоуправления (рассматривалось в мае 1996 года) Аметистов также выступил с особым мнением, считая, что установление законом рамочных сроков проведения выборов умаляет право граждан на самостоятельное осуществление самоуправления и способствует не стимулированию, а затягиванию проведения выборов. Реальной гарантией прав граждан на самоуправление могла бы, по его мнению, стать ответственность за нарушение установленных сроков.
Выглядит немного наукообразно или «высоколобо» — что ж поделать, я давно понял, что юристы (впрочем, как и бухгалтеры) не умеют изъясняться обычным человеческим языком. Но в данном случае, важно не это, а то, что Аметистов никогда не «прогибался» — даже перед Ельциным, которого уважал и за которого однажды даже был изгнан из КС. Впрочем, изгнан был тоже за то, что не умел прогибаться.
В одном из интервью в августе 1995 года он предупреждал об опасности огульного очернения существующей политической и социально-экономической системы, которым увлекаются демократические и центристские силы. Поскольку, сказал он, «свобода, которой они пользуются, — прямой результат той самой системы, которую они так усердно топчут и чернят… Несмотря на все ошибки и безобразия нынешней власти, она является пока что единственным гарантом продолжения реформ, защиты прав человека и сохранения достигнутого уровня свобод».
Впервые мне с ним случилось пообщаться на какой-то пресс-конференции. За давностью лет уже и не помню даже, чему она была посвящена. А затем, немного позднее, я побывал по его приглашению у него дома — в совсем не номенклатурной квартире возле метро 1905 года, сейчас рядышком располагается модное заведение «16 тонн». Сидели с ним и его семьей и много говорили. Стоит напомнить, что наши близкие люди — это тоже наш портрет, только в отраженном свете. Личное: во время того чаепития я в очередной раз (но крайне редкий) прочувствовал верность утверждения Экзюпери, сказавшего что самая большая роскошь — это роскошь человеческого общения. Та встреча стала для меня подарком. Эрнест Михайлович оставил впечатление человека очень обаятельного, улыбчивого и умного, и, наверное, главное — активно неравнодушного ко всему происходящему в нашей стране. Жаль, что знакомство и общение было таким кратким. В 1998-м году Аметистова не стало.
Андрей Жданкин
