Некрасивая история. Владимир Буковский VS Андрей Синявский
События и публикации
Признаюсь, с некоторой опаской я решил прокомментировать огромную статью Марии Васильевны Розановой, ныне уже вдовы Андрея Донатовича Синявского, опубликованную в двух номерах «Независимой газеты» от 12 и 13 января 1993 года. «Абрам да Марья» называется статья. Опасение связано с исторической невозможностью, на мой взгляд, назвать правых и виноватых в бесконечном споре правозащитников и диссидентов советских времен, — что есть сотрудничество с КГБ и кто заслуживает обвинения в этом грехе.
Напомним, Андрей Синявский и Юрий Даниэль — советские литераторы, арестованные в 1965 году и приговоренные судом в 1966 году, соответственно, к семи и пяти годам заключения в колонии строгого режима за публикацию своих произведений на Западе. Судебный процесс, или дело Синявского и Даниэля стало этапным не только в истории правозащитного движения в СССР, но и вообще в эволюции советского режима в самом начале брежневского правления. После ХХ съезда КПСС, развенчавшего культ личности Сталина, прошло в тот момент уже десять лет, хрущевская «оттепель» сменилась «заморозками» начала
Публикация литературных текстов на Западе без разрешения советских властей с этой точки зрения была недопустимой. Дело Синявского и Даниэля замысливалось как показательное и должно было служить острасткой для всей советской интеллигенции.
Мария Розанова начинает свою статью, напечатанную в рубрике «Мемуары» с преуведомления:
«Эта статья вызвана некоторым переполохом, который произвело распространение В.Буковским и В.Максимовым ряда документов по делу Синявского-Даниэля из архивов ЦК КПСС.
Со страстной, неукротимой, на грани патологической влюбленности, ненавистью ко мне и Синявскому они пытаются нас разоблачить и доказать всему свету, что мы не те, за кого себя выдаем. Перед лицом таких почти шекспировских страстей пришлось забраться на странички воспоминаний, которыми я балуюсь в свободные минуты, и прикоснуться к азам моих с Андреем Синявским отношений».
Мария Васильевна излагает историю студенческих лет, когда ее будущему мужу КГБ предложил войти в близкую связь с французской студенткой Элен Пельтье, учившейся вместе с ним МГУ и доносить на нее.
«…А Синявский, вместо того, чтобы работать на органы, вспоминает Розанова, все рассказал француженке. На юридическом языке того времени совершил измену родине, выдав иностранке государственную тайну. Не сдался, не сломался, не струсил, не предал, а спас.
И я сочла, что вот ЭТО и есть для меня единственно надежный и самый заманчивый вариант: ни за Ваню, ни за Петю, ни за Жору, ни за, а только с Синявским. И надо сделать все, чтобы выйти За него замуж и обеспечить себе тем самим интереснейшую жизнь».
Вряд ли это кокетство. Мария Васильевна Розанова авантюристка, сегодня молодые сказали бы: «по приколу», глядя на то, что она делала полвека назад.
«На горизонте маячит новый сюжет с приключениями: Синявский пишет произведения, Элен возит их заграницу, и чтобы никто, кроме меня, про это не знал. Конечно, если все получится по задуманному, Синявскому в результате придется сидеть, а мне носить передачи. Но ведь можно этот арест оттянуть и сесть как можно позже, а до ареста столько шороху наделать! А чтобы позже посадили, надо постараться понять, что это за таинственное учреждение, которое сажает, — Лубянка. Как она работает? В чем ее сила и есть ли у нее слабости?».
Могу предположить, что неуемный азарт молодой Розановой, с которым она «мчалась на допрос, как, простите, на шахматный турнир, как в разведку, рассчитывая, что вот сейчас не следователь из меня что-то вытрясет, а я из него сейчас постараюсь что-то вынуть», мало кто сегодня смог бы разделить. А уж в те первые послесталинские годы, тем более… Но именно это время, до которого дожила страна, освободившись от тирана, придавало ощущение восторга и уверенности, мол, страшнее быть уже не может…
Но ведь можно понять и старых лагерников, как, впрочем, и тех, кто прошел через Лубянку и после Сталина, для которых любая форма со-трудничества с КГБ, даже «по приколу» представлялось делом немыслимым и предательским.
Как себя вести в ситуации допросов, спрашивает Розанова?
«Для Синявского допрос, пишет она, — это была тяжелая, неприятная и опасная работа, когда он ждал, что его будут ловить на противоречиях и чтоб не сказать лишнего (на нем же висела отправка еще нескольких авторов)…, для меня допрос — это почти что творческий процесс с его радостями (и смертной бездны на краю…)».
Признаюсь, этот «творческий процесс» не по мне. Это могло бы напомнить атмосферу состязания, в которую по воле Федора Михайловича Достоевского вовлек его бессмертный следователь Порфирий Петрович убийцу старухи-процентщицы, Родиона Раскольникова. Но я почему-то верю Марии Васильевне, поскольку неплохо представляю себе ее неблагодарный для общения с определенным человеческим типажом характер — мои друзья много лет подряд пользовались ее гостеприимством во Франции…
Да, конечно, когда описывая свой стиль общения, она любуется собой, я понимаю, — это художественное преломление мерзкой реальности.
«Если мне удастся, говорит она, толково себя вести и заманить несчастного в свои гнусные сети, он проговорится даже своими вопросами, своим интересом к той или иной детали, он многое даст мне понять! Потому что была у меня четко разработанная теория, я считала, что мы, интеллигенты, сильнее кагебешной сволочи и сильнее в принципе очень многих — на вот этом самом разговорном поприще. В конце концов — зря мы, что ли, ночами напролет трепались на кухнях и положили столько времени на болтовню? Естественн, я должна его переговорить, а не он меня». Кагебешников, утверждала она, «можно заставить делать то, что нам надо».
Но именно эта тактика и делала Розанову уязвимой в оценке своих действий со стороны бывших лагерников и значительной доли диссидентов, считавших такую тактику сотрудничеством с КГБ.
«Мне удалось вывести Синявского из лагеря на 15 месяцев раньше срока, пишет Мария Васильевна во второй части своей статьи в „НГ“. Ничем при этом не поступившись. Если бы сейчас мы снова шли через наше дело, я повторила бы все слово в слово. Шахматную партию по освобождению человека из лагеря я выиграла».
Синявских выпустили из СССР, и они уехали во Францию.
Думаю, нашлись люди, и их было не так уж мало, которые Розановой и ее мужу этого не простили. Ведь Даниэль отсидел на всю катушку свой срок, без помилования и снисхождения. Отсюда и длинный шлейф подозрений в сотрудничестве жены Синявского с КГБ.
Собственно, эти подозрения, а точнее, связанные с ними слухи и домыслы и стали причиной обращения главреда «НГ» тех лет Виталия Третьякова к
Розанова в статье цитирует свое письмо президенту Ельцину.
«Уважаемый Борис Николаевич!
В интервью газете «Русская мысль» (Париж.31.07.1992) В.Буковский заявил, что в президентском архиве, где получить бумаги можно только с разрешения Ельцина, он обнаружил документы, имеющие отношение к делу Синявского-Даниэля. 11 сентября 1992 года в израильской газете «Вести» с целью дискредитации А.Синявского в искаженном, фальсифицированном виде (из двух страниц документа была смонтирована одна) было опубликовано письмо Андропова в ЦК КПСС, вынесенное Буковским из Вашего архива. Так как документ этот не был рассекречен и никому не выдавался, подделку удалось обнаружить чисто случайно. А теперь вопрос: сколько еще таких документов на руках у Буковского и как он будет ими распоряжаться? Если один документ он подделал, где гарантии, что в погоне за сенсациями или для сведения личных счетов не будут подделаны другие?…».
В 2011 году журналист Андрей Трезин вспоминал в своем ЖЖ о встрече с
Дальнейшее изложено в книге руководителя Федеральной архивной службы России, члена-корреспондента РАН
Вот отрывок из нее:
«Распоряжением Президента России была создана Специальная комиссия по архивам, в состав которой вошли представители МИД, МБ, МВД, других ведомств, в том числе и Росархива. На Росархив, который в комиссии представляли Р.Г. Пихоя и автор книги, была возложена задача организационного и документационного обеспечения деятельности Комиссии. Возглавил комиссию один из тогдашних вице-премьеров М.Н. Полторанин, предложивший довольно жесткий режим работы по выявлению, рассекречиванию и копированию документов, а также весьма своеобразные критерии рассекречивания и процедуру доступа к рассекреченным материалам широкой общественности…
После того как рассекреченные секретные и совершенно секретные, а также особой важности архивные документы стали появляться на страницах печати, в стенах Росархива начал мелькать почти всегда нетрезвый бывший диссидент В.Буковский (оставим на совести автора книги эти утверждения — А.Д.). Вел этот человек себя довольно высокомерно, однако именно он поставил перед Специальной комиссией задачу выявления и рассекречивания архивных материалов по истории инакомыслия в СССР. Это была благородная и сравнительно с другими легко решаемая проблема. Нам открывалась изощренная и мерзкая картина преследования тех, кто в разные годы сумел найти силы и мужество, чтобы говорить правду о нашей истории и современности. Сотни документов были рассмотрены комиссией и стали достоянием общественности. Буковский был одним из первых читателей. Скоро он вооружился сканнером и в течение нескольких дней копировал рассекреченные материалы. 22 июля 1992 г. в комиссию была представлена очередная порция документов для рассекречивания, связанная в основном с так называемым «делом Синявского и Даниэля», известных советских литераторов середины 60-х годов, осужденных после того, как КГБ СССР установил, что один из них — Андрей Синявский — публиковал на Западе повести и рассказы под псевдонимом «Абрам Терц». Синявский был осужден на семь лет лагерей, отсидел большую часть срока, затем был помилован и уехал в Париж, где вместе со своей женой, известным литературоведом М.В. Розановой, основал журнал «Синтаксис». Рассекречивание шло легко и спокойно, поскольку ни один из документов не содержал каких-либо признаков государственных секретов. Однако внимание автора книги привлек документ, подписанный председателем КГБ СССР Ю.В. Андроповым и датированный 26 февраля 1973 г., за номером 409-А. Андропов докладывал в ЦК КПСС о том, что КГБ СССР проводится работа «по оказанию положительного влияния на досрочно освобожденного из мест лишения свободы» Синявского. Принятыми мерами, сообщал Андропов, удалось скомпрометировать имя Синявского в глазах творческой интеллигенции, в том числе с помощью слухов о его связях с органами КГБ СССР, а через его жену «удалось в выгодном нам плане воздействовать на позиции отбывших наказание Даниэля и Гинзбурга, в результате чего они не предпринимают попыток активно участвовать в так называемом «демократическом движении», уклоняются от контактов с группой Якира».
Документ производил странное впечатление. КГБ СССР ходатайствовал перед ЦК КПСС о разрешении Синявскому вместе с семьей выехать на три года во Францию. Не признавая факта сотрудничества Синявского с КГБ СССР, Андропов сообщал, что в кругах творческой интеллигенции слухи об этом имеются в соответствии с «принятыми мерами». Осознавая, каким может быть резонанс от рассекречивания письма Андропова, автор книги предложил комиссии сохранить имевшийся на нем гриф секретности до лучших времен. Комиссия с этим согласилась.
Однако уже спустя месяц в кабинете автора появилась взволнованно-настороженная Розанова. В ее руках имелась ксерокопия нерассекреченной записки Андропова, представляющая ее сокращенный вариант. Розанова сообщила, что на Западе широко распространяется эта ксерокопия. Она ждала объяснений, которых автор книги в полном объеме ей дать не имел права.
В самом деле, в руках Розановой находился доклад КГБ СССР в ЦК КПСС за подлинным номером и с подлинным содержанием, хотя и не с полным текстом. С другой стороны, автор не мог сообщить, что этот доклад рассматривался комиссией и не был рассекречен. Оставалось одно: заявить, что в руках Розановой находится фальшивка. На этом мы и расстались, вполне, как мне кажется, удовлетворенные состоявшимся разговором. Увы, события продолжали развиваться дальше. Осенью 1992 г. вместе с Пихоей я был вынужден снова принимать Розанову, теперь уже вместе с Синявским. К этому времени в израильской газете «Вести» на целый разворот под рубрикой «Вчера тайное — сегодня явное» была помещена статья М.Хейфеца «Новые грехи старого Абрама. Андрей Синявский как агент КГБ».
Это был приговор, т. к. в конце статьи фигурировала фотокопия злосчастного документа за номером 409-А в его сокращенной редакции. В нем были опущены две очень важные части текста…
У нас не было никакого желания постигать мотивы внутриэмигрантской «разборки», продемонстрированной в этой статье. Но Синявский и Розанова были последовательны в своем требовании получить официальное заключение по существу опубликованного документа. Экспертиза не требовала больших усилий и интеллекта. Уже через час мы передали гостям докладную записку, подписанную секретарем Специальной комиссии по архивам при Президенте РФ Н.А. Кривовой.
«Указанный документ, — писала Н.А. Кривова, — является подделкой, выполненной с помощью ксерокса, и представляет собой сокращенный вариант подлинной записки номер 409-А от 26.02.73. Из копии подлинного текста вырезаны угловой штамп бланка КГБ, штамп общего отдела ЦК КПСС, первый, второй, третий, шестой, седьмой, девятый абзацы, подпись, вырезки склеены и отсняты на ксероксе. На ксерокопии явно видны следы склеивания и неровности, оставленные при разрезании. Подлинная записка номер 409-А от 26.02.73 хранится в фондах Архива Президента РФ».
…В самом деле, неизвестный фальсификатор всего-навсего сократил текст, исключив из него те части, которые свидетельствовали о непричастности Синявского к сотрудничеству с КГБ СССР. Однако можно было бы в таком случае не считать это подлогом только при одном условии: когда существовало бы указание на эту изъятую часть. Поскольку же такого указания не имелось, читателям был предложен никогда не существовавший документ,
Уже после того как стал очевиден его фальсифицированный характер, темпераментная и отчаянно-бескомпромиссная журналистка газеты «Московские новости» Н.Геворкян решила провести собственное расследование.
Процитируем заключительные слова ее рассказа о злоключениях письма Андропова.
«Из всех фамилий, фигурировавших выше, один человек стопроцентно читал подлинник в президентском архиве… Я предприняла несколько безрезультатных попыток дозвониться Буковскому в Кембридж. Так или иначе, он находится где-то в начале цепочки людей, державших в руках подлинник. Поскольку образ колдующего над ксероксом «липача» несовместим в моем сознании с образом Буковского, то мне было интересно выслушать его версию появления в прессе укороченного варианта записки Андропова… Противно думать, что кто-либо из уважаемых людей причастен к этой некрасивости».
И она была, видимо, права.
Мне нечего добавить к словам моей коллеги Наташи Геворкян. На днях отмечалось 70-летие Владимира Буковского, того самого «хулигана», которого «обменяли на Луиса Корвалана».
Жаль, что уважаемый, мужественный и бескомпромиссный, один из самых известных советских диссидентов, — дай Бог ему здоровья, — так и не внес ясность в эту некрасивую историю.
Аркадий Дубнов
