Книга, не броско изданная…
День за днем. События и публикации 15 мая 1993 года комментирует обозреватель Игорь Корольков*
«Листаю» электронную подшивку «Известий» двадцатилетней давности. Главные страсти кипят вокруг проекта новой Конституции России. Сторонники демократических реформ поддерживают его, противники — поносят. Парламент готов оспорить конституционные инициативы президента в Конституционном суде, а
«При всех режимах, полузабытые, невостребованные, они тихо пишут книги, картины, симфонии, руководствуясь собственными представлениями, что в этом мире добро и что зло. Ни одному режиму не удавалось опереться на них».
Так «Известия» представляют Юрия Левитанского, фронтовика и поэта. Газета сделала это пером своего обозревателя Леонида Шинкарева. «Я дьяволу души не продавал» — сказал о себе поэт, и журналист вынес эти слова в название статьи, совершенно выпадающей из потока ежедневных заметок — сиюминутных, торопливых, раздражительных.
«Я знаю Юрия Левитанского лет тридцать, — писал Шинкарев. — В августе 68-го он прилетел в Иркутск навестить больную мать. Мы встретились на набережной Ангары, подавленные вестью о вводе советских войск в Чехословакию. Юрий освобождал Прагу и Будапешт, переводил чешских, словацких, венгерских поэтов. Они любили его, потому что, с одной стороны, он их освободил, с другой — понимал, что тем самым принес их народам. Задыхаясь, он читал написанные в те дни пронзительные стихи: «Сирень 45-го года — под ноги пехоты… Прости меня, Прага!..» Пусть стихи не увидели свет, но они были написаны тогда».
Это редкий случай, когда ветеран Великой Отечественной совестится того, что сделал — взамен одного рабства принес другое. Это понятно: не хочется признавать, что твоя жизнь, твоя кровь были взяты для благородного дела только наполовину. Вторая половина пошла на дело недоброе, проклятое теми, кого освобождал. Потому я очень позавидовал Шинкареву: он общался с мудрым человеком. Его мудрость не позволяла ему гордиться тем, что он был на войне. «Ну, что с того, что я там был», — писал Левитанский в одном из своих лучших стихов.
Эту тональность в голосе я слышал. Крайне редко, но
Естественная гордость за одоленного сильного врага возведенадо такой степени, что уже давно отдает фальшью. Оказалось, победа в
Приведу отрывок из рассказа Левитанского в интервью журналисту. Он многое объясняет. Но вначале уточню: Левитанский, студент Института истории, философиии литературы, ушел на фронт добровольцем вместе с Павлом Коганом, Семеном Гудзенко, Сергеем Наровчатовым, Еленой Ржевской и многими другими третьекурсниками.
«Мы были свидетелями явления, — рассказывал Левитанский, — о котором долго не позволяли себе размышлять, только в последние годы, припоминая былое, стали задаваться вопросом: почему все-таки тогда не пошли на фронт секретарь институтского комитета комсомола Александр Шелепин, комсорг нашей группы Зоя Туманова, некоторые другие комсомольские вожаки. Известно, как затем они быстро поднимались, обретая власть над миллионами.Но я вспоминаю об этом по другому поводу. Наш институтский товарищ Коля Непомнящий был старше нас, он успел побывать на финском фронте, потом ушел на германский. Его армия была окружена, он попал в плен, бежал, был схвачен. Потом, наконец, попал к своим, его снова посадили — в северные лагеря. После ХХ съезда Коля возвратился в Москву нищий, оборванный, ночевал на вокзалах, безуспешно искал работу. Решился позвонить своему однокашнику Шелепину, тогда первому секретарю ЦК ВЛКСМ. Встретились, как братья. Но по мере того, как Коля рассказывал свою историю, Шурик становился все суровее, незаметно перешел на «вы». Когда Коля закончил рассказ, Шелепин сказал недовольно: «А почему вы не застрелились?»
Рассказ об этом эпизоде Левитанский закончил словами: «Ну, что с того, что я там был?»
«Сознавало ли это поколение, — спросил Шинкарев, — что защищает не только родину, но и одного из самых кровавых тиранов?
— Для меня 9 мая — тяжелый день, — ответил поэт. — Я не хожу ни на какие сборища».
«Многие народы пережили переходный период, самый тяжелый и неприятный, — рассуждает Левитанский. — Наша особенность в том, что наше общество есть и еще долго будет оставаться большевистским. Говорить о «миллионах честных коммунистов»,
Режет слух? Коробит? Ведь мы не привыкли к такому словосочетанию: «честный фашист». Тем более впараллели с большевиками. Но это раздумья честного человека.
Европа сейчас смотрит фильм о Второй мировой войне. Через призму немецких солдат, тянущих лямку войны, авторы фильма попытались рассказать о реальной Германии, о ее людях, о глубочайшей драме, которую пережил народ при диктаторе. Какой визг подняли наши «патриоты»! Дескать, в кино не показывают, как немцы убивают русских. Словно немцы родились с желанием убивать. То, что показали на экране, совершенно не вписывается в пропагандистские штампы, которыми нас кормили всю нашу жизнь: немец — плохой априори. Русский — априори хороший. Но почему же мы не создадим фильм, в котором наш комсомолец бросает бомбы на спящий Хельсинки? Чем наш летчик, убивающий беззащитных финских детей, лучше немецкого, бомбящего Москву? Значит, дело не в солдате, а
Мой дед, инвалид, был в оккупации под Калугой. Когда наши освободили деревню, деда вызвали в СМЕРШ. Побеседовали и отпустили. Но предупредили, чтобы молчал о том, что там видел. А видел он стены, забрызганные кровью тех, кого пытали. У всякого нормального человека должен вызвать отвращение и немец, и русский, истязающий жертву.
Мы льем слезы по погибшим в атомной бомбардировке в Японии (видимо, чтобы осудить плохих американцев), но нас совершенно не трогают полтора миллиона афганцев, которых уничтожили у них дома наши мальчики.
Мы осуждаем фашизм, не заметив, что многие из нас сами стали носителями этой скверны.
Накануне войны в Германии сжигали книги, «расслаблявшие» общество, мешавшие создавать людей будущего — сильных, не знающих сомнений, готовых исполнить любой приказ фюрера. Среди этих книг были и произведения бывшего солдата Ремарка. А сжигали их не только боевики в коричневой униформе — у костров суетились профессора вузов, их студенты. Это мало чем отличалось от того, что происходило у нас. Политические процессы, травля генетиков, убийства
Так какие же мы? Мыне пытаемся ответить на этот чрезвычайно важный, едва ли не самый главный вопрос, от ответа на который могла бы измениться наша непутевая жизнь. Немцы сделали это. «Если бы немцы, — рассуждал Левитанский, — … не устроили над партией суд, Германия никогда не стала бы такой сильной страной, какой стала. Именно там, а не у нас, появилась проза, глубоко осмыслившая, что же это произошло с нашим поколением».
«Англичане, русские, калмыки, евреи, муравьи, тигры — все живое карабкается куда то,.. — размышлял Левитанский. — Все сущее взбирается по лестнице, сегодня одни оказываются ступенькой ниже, другие ступенькой выше, третьи рядом, касаются локтями, но завтра картина может быть совершенно иной. Конечную точку я тоже не знаю, но общее направление вижу, оно предопределено.Потому не верю ни в какой особый «русский путь». Это полная чепуха. Нет ни специального английского пути, ни французского, ни голландского».
Есть один путь, точно сформулированный поэтом:
«Каждый выбирает для себя / Женщину, религию, дорогу./ Дьяволу служить или пророку — / Каждый выбирает для себя».
В комментариях не принято печатать стихи. Но как не напечатать хотя бы один того, о ком мы говорили.
«Словно книга,
до дыр зачитанная,
гимнастерка моя защитная.
Сто логов ее прочитали.
Сто ветров над ней причитали.
Сталь от самого от начала
строчкукаждую отмечала.
И остались на ней отметки
то от камня, а то от ветки,
то от проволоки колючей,
то от
А она все живет, не старится.
Я уйду,
а она останется,
как та книга,
не броско изданная,
но в которой лишь правда истинная,
и суровая, и печальная,
грозным временем отпечатанная».
* * *
Игорь Корольков
