Ельцин Центр

 

Жизнь приблизила меня к известным политикам, когда я был уже сформировавшимся для своего уровня способностей физиком. Они, как известно, доверяют только фактам, только результатам опыта и измерений. Именно факты обязали меня стать горячим сторонником Бориса Ельцина, почитателем его подходов, его верности слову, его непоколебимости при принятии решений в предельно сложной обстановке.

 

Я имел уникальную возможность сравнивать Б. Н. Ельцина с другими деятелями не по слухам и пересказам, а на основе личного с ним и с ними общения. Познакомился же я с Ельциным примерно в тоже время, что и с М. С. Горбачёвым, главами союзных республик, московскими и региональными предводителями КПСС, видными военными. Критически относясь ко всем этим людям, я понимал, что Борис Николаевич из той же партийно-хозяйственно-командной номенклатуры, но не находил в его поступках свойственного большинству этих людей лицемерия, жёсткого, а нередко и жестокого самоутверждения на властных позициях, самолюбования и снобизма.

 

Не было недостатка и в парадоксах: строитель, не ругающийся матом и никогда не сквернословящий; Первый секретарь Московского горкома партии, не побоявшийся выступить против руководства ЦК КПСС; высокий партийный функционер, не прячущийся за чужие спины, сам отвечающий за свои поступки; лидер великой державы, проспавший в самолёте посадку, во время которой у трапа его ожидали руководители страны … и многое другое.

 

Слова Ельцина «берите свободы, сколько способны взять», «берите независимости, сколько необходимо» мы, руководители союзных республик, а позднее и субъектов СНГ, восприняли как снятие запрета «старшего брата» на серьёзную самостоятельную политическую и экономическую деятельность на благо своих народов и стран. Все мы верили Ельцину и не боялись, что это лишь новая лицемерная форма старого большевистского «права наций на самоопределение вплоть до отделения», за попытку воспользоваться которым грозила жестокая кара. Верили не зря. Ведь именно Ельцин поставил 8 декабря 1991 года подпись под Соглашением о создании СНГ, которое стало и первым официальным признанием Россией независимости Украины и Беларуси.

 

10 июля 1991 года, принося присягу на верность народу РСФСР и российской Конституции, Б. Н. Ельцин сказал: «Я с оптимизмом смотрю в будущее и готов к энергичным действиям. Великая Россия поднимается с колен! Мы обязательно превратим её в процветающее, демократическое, миролюбивое, правовое и суверенное государство».

 

Не делающий ни себе, ни соратникам поблажек, Первый Президент России отдал всё своё здоровье и силы улучшению благополучия граждан величайшей и богатейшей страны мира. После труднейшего девятилетнего срока правления, тяжелейших операций в условиях повседневных грубых нападок оппонентов он нашёл в себе мужество принять уникальное для полновластного руководителя страны решение уйти из Кремля и доверить реализацию своей мечты преемнику, кажущемуся абсолютно надёжным, полным энергии и желания продолжить его ельцинский курс. В итоге курс на преобразование России в страну благополучных граждан уступил место всеобщей мобилизации на возрождение Империи. О многих миллионах обитателей богатейшей страны, по-прежнему живущих на уровне бедности, власть вспоминать перестала.

 

Остаётся надеяться, что укрепив свой президентский статус на выборах, новый старый президент-преемник может вернуться к этому курсу и сделать Россию страной всеобщего благополучия, о которой мечтал и которую строил Борис Николаевич Ельцин.

 

Биографы Ельцина вряд ли когда-нибудь перестанут приписывать ему поступки, плохо согласующиеся с ординарной логикой. Он дал им для этого так много поводов, что этой работы им хватит на века. Убеждён и в том, что остающееся инфицированным большевизмом постсоветское общество не воздало пока должного Первому Президенту России, и широкое всеобщее признание величайших заслуг Ельцина ещё предстоит.

 

Пока же никем не оспаривается лишь одно: он был велик!

 

Борис Минаев:  «В молчании его была особая сила»

 

Этот день – когда умер Ельцин, – я лично помню очень хорошо. А верней, не только день, но и тот вечер, и ту ночь, когда люди шли прощаться с Борисом Николаевичем, и в апрельской темноте стояли, чтобы войти в Храм Христа Спасителя. Помню даже до каких-то нюансов – вот так заворачивалась очередь, так он лежал весь в венках, так было тихо и пусто на близлежащих улицах, когда мы с друзьями вышли из храма. И главное, что я помню – это общее ощущение, что эпоха Ельцина закончилась, теперь уже навсегда.

Так вот, ощущение нас обмануло.

Не закончилась.

 

По-разному можно относиться к декабрьским, январским и февральским митингам, упрекать их за неправильные лозунги, за неправильную программу, за что-то еще, но нельзя отрицать очевидного – в основе своей, эти люди вышли на площадь защищать ценности 90-х. Ценности, которые появились при Ельцине и благодаря ему.

 

Я не мог не пойти на Болотную, потом на Сахарова– я хотел увидеть, сам, лично – что эпоха Ельцина не умерла вместе с ним. Те идеалы, те гражданские чувства, которые он отстаивал всей своей жизнью – вот они.

 

Ельцин – как политический феномен – родился именно благодаря стихии митинга, волне гражданского протеста. Этой революционной стихии отчаянно был нужен лидер, символ, фигура. И ею, этой фигурой, стал Ельцин. Он был лидером оппозиции, потом – вождем улицы, и только уж потом лидером целого политического движения.

 

Но – увы – это сейчас уже надо объяснять! Напоминать! Тыкать в кадры хроники, в те фотографии, где вокруг Ельцина (и отнюдь не только в Москве, по всей России) – десятки и сотни тысяч голов, человеческий лес, который как в трагедии Шекспира, поднялся и пошел.

 

Стараниями очень немногих, но очень упорных ангажированных «политологов» именно этот момент – главный момент – политический биографии Ельцина сейчас упорно замалчивают. Упорно создают образ политического игрока, человека, который в результате каких-то там интриг, хитростью и грубостью взобрался на трон. Но это же неправда. Не было интриг. «На трон» Ельцина возвела именно стихия уличного народного протеста.

 

Кстати, тут нужно объяснить еще один важный момент. Огромные, массовые митинги и демонстрации начались ведь до 1991 года – примерно году в 1988-89-м. И продолжались они и после 1991-го. То есть были митинги до-ельцинские (когда Борис Николаевич был только одним из демократов, которые возглавляли колонну, рядом с ним шли разные люди – Попов, Старовойтова, Собчак, Станкевич, Бурбулис, Афанасьев, Травкин, это была целая когорта, тоже почему-то подзабытая сейчас). Были митинги и после-ельцинские, в основном коммунистического разлива (1992-93 годов), когда толпа несла над головой лозунги типа «Банду Ельцина под суд», протестуя против экономических реформ. Это тоже было, и кончилось очень печально, кровавым 93-м годом. И об этом тоже нельзя забывать.

 

Но вот что интересно – и в начале этой волны, и в конце ее, – силовым центром, атомным реактором, который будил эту человеческую энергию – все-таки оставался Ельцин. Он поднимал этот гражданский градус своими действиями. Он провоцировал, раздражал, будил, вдохновлял, заводил массы. Только он.

 

Не будь его – в этом я уверен – и близко не было бы ничего подобного.

 

Сейчас «нашисты», совсем молодые ребята, выходят на Садовое кольцо, и заученно кричат, натасканные своими инструкторами: нам не надо революции! Действительно, революции нам не надо. Такой, чтобы была в 1917-м.

 

Но Ельцин и его эпоха дали пример совершенно иной революции – гражданской, а не социальной. Мирной, а не репрессивной.

 

Но вернусь к той апрельской ночи 2007 года, когда мы с друзьями осмысляли, а что же случилось? Что произошло после его ухода, сначала из политики, а потом из жизни? Казалось (нам тогда), что произошли вещи необратимые. Если говорить в общем – что страна не захотела жить по ельцинским лекалам. Отказалась от всех возвращенных им свобод. Вернула их назад.

 

Тогда, пять лет назад, казалось, что отказалась и вернула – бесповоротно, навсегда. Теперь в год печального юбилея, уже так не кажется.

 

Оттуда, из 90-х, пришла обратно - не только ведь стихия гражданского протеста, что для меня, несмотря на все оговорки, является самым принципиальным и важным моментом. Возвращается выборность губернаторов, то есть принцип федеративности, самого устройства страны. Возвращается свобода слова – (ничем не ограниченная, как при Борисе Николаевиче), пусть пока только в интернете, но возвращается. Возвращается подлинная многопартийность, по крайней мере, намерения такие есть. Возвращается – при нем и благодаря ему возникшее, само слово, само определение – оппозиция, то есть люди, у которых есть другое мнение, не согласные, не смирившиеся с существующим порядком вещей, и при этом – совершенно в легальном поле существующие, имеющие право так думать, так говорить, так действовать.

 

Эпоха Ельцина продолжается. И не только потому что сама жизнь так повернулась. Не только из-за наших проблем, мучительных и нерешенных. Не только потому что подросло новое, более свободное поколение. Не только.

 

Когда мы говорим о том, насколько великим и масштабным политиком был Ельцин, мы все время кладем на чашу весов то одно, то другое. Экономическая разруха. Но политическая свобода. Свободные выборы. Но недостроенность политической системы. Права и свободы, которые он нам дал. Но реальное бесправие в реальной жизни. Баланса никак не получается. Чашки весов скачут, туда и сюда.

 

А может быть, давайте по-другому?

 

Политик ведь измеряется не только тем, каким он был. Какие речи он говорил, какие проводил референдумы, плебисциты, какие реформы обещал, какие реально провел. Все это важно, конечно. Но подлинное его величие – в наследии. В том, что он нам оставил. За что его будут помнить следующие поколения.

 

Так вот, Ельцин оставил, наверное, самое главное – документ. По нему можно строить и развивать общество. В нем воплотилась вся духовная мощь, вся суть великого перелома 90-х.

 

Конечно, я имею в виду ту дико драматичную, буквально в пороховом дыму, под звуки выстрелов родившуюся ельцинскую конституцию 1993-го.

 

Судьба реформаторов в России была разной. Кому-то очень везло, кому-то совсем нет.

В некоторых стреляли. И убивали. Некоторых сначала проклинали, потом начинали боготворить. Некоторым довелось увидеть плоды своих рук при жизни. Некоторые не увидели уже никогда. Некоторым ставили памятники. Других быстро забывали.

 

Но почти никому, вот что поразительно, и даже как-то страшновато, если оглянуться в ту гулкую холодную пустоту – ни одному из наших реформаторов не довелось оставить после себя закон, документ, текст, завет, грубо говоря, удобную и понятную инструкцию, по которой можно было бы жить дальше. И которая не была бы последующими событиями отменена.

 

Но другое дело – как с этим текстом поступили мы, его современники? Почему мы никак не можем, органически не в состоянии построить свою жизнь в соответствии с его параграфами? И даже всеми силами пытаемся им противостоять? Не уважаем чужую собственность. Не уважаем чужую жизнь. Не уважаем чужое право на высказывание или самовыражение. Не хотим соблюдать фундаментальных прав другого человека на свободу и на защиту закона. Используем этот закон, как финку, как лом, как дубину – лишь бы извратить его основополагающий смысл. Лишь бы отнять чужую собственность.

Это, конечно, совсем другая тема – но мне всегда было интересно, догадывался ли сам Борис Николаевич, какому испытанию он подвергает наш русский менталитет, наш национальный характер, наш русский мир, основанный все-таки на детском страхе и на детской вере, то есть на чем-то бессознательном, нежели на трезвом и ясном рассудке? Нежели на чувстве долга и на взрослой ответственности? Видел ли он эту опасность или ему было не до того?

 

Не знаю.

 

Вообще у него была такая особенность – многих вещей он никому не говорил. То есть вообще никому. Он умел о них молчать. В молчании его была особая сила, особая значимость. Даже самым своим близким людям – какие-то главные вещи он говорил очень неохотно, и в самых исключительных случаях. Когда он принял решение порвать с Политбюро, поссориться с Горбачевым – он молчал до того самого момента, пока не сел за письменный стол и не написал письмо Генеральному секретарю. Он молчал до последнего, до последних минут практически, когда речь шла об операции на сердце, о решении уйти в досрочную отставку. О многом.

 

Он знал, что лучше сказать мало и вовремя. Он не любил, когда правда тонет в словах. В потоке ненужных слов.

 

Нынешняя многословная эпоха могла бы этому у него поучиться.

 

Но есть вещи, которые так и остались, что называется, без комментариев. Без его комментариев. И это, конечно, очень обидно.

 

Очень.

 

В этом молчании есть, конечно, свое величие, ибо это молчание героя. Но есть и пустота, которую нечем заполнить. Пока нечем, по крайней мере.

 

Даниил Дондурей: «Его невозможно представить растерянным»

 

Пять лет – срок небольшой, но достаточный, чтобы увидеть, какими уникальными личностными качествами обладал Борис Николаевич. Хочу обратить внимание только на два уникальных его свойства. Оба они были природными, абсолютно для него органичными. Пусть кто-то назовет эти способности индивидуальным чутьем. Во-первых, это редкостное предчувствие предписаний будущего, почти не встречающееся у политиков в такой степени адекватности. Он поразительно предугадывал, что может произойти, должно произойти, как будет плохо, если что-то не произойдет. В этом смысле был своего рода медиумом, чрезвычайно тонко настроенным «приемником» тех вызовов, которые постоянно испытывали Россию. И молниеносно отвечал на эти вызовы.

 

Второе – чувство чаяний народа – выразителя загадок этой культурной ойкумены, голоса российского этноса, его особого типа миросозерцания. Мне кажется, что Борису Ельцину достаточно было прислушиваться только к одному человеку, и этого хватало, поскольку чутье не подводило. И этим человеком был он сам. Если что-то такое предчувствовал сам, понимал сам, находил в себе, то это было равнозначно тому, как если бы он проводил гигантские социологические исследования всего населения. Поскольку в нем эти смыслы были закодированы, присутствовали внутри сознания. Назову это свойство достаточно пафосно – присутствием национального духа. Если он сам себя правильно понимал, то и действовал адекватно, выражая какие-то для многих сокрытые потребности, имеющие прямое отношение к нашему будущему. Независимо от того, хвалил его народ за это или ненавидел. Он знал, что нужно делать. И в большинстве случаев оказывался прав как носитель этого духа.

 

Масштаб его личности давал ему ВОПЛОЩАТЬ ощущаемое. Ельцин обладал такой решительностью и такой смелостью, которые позволяли ему проводить в жизнь то, что он предчувствовал. К себе прислушивался, а потом, обладая воображением масштабного государя, делал то, в чем так нуждалась страна. Это часто происходило независимо от того, готов ли он сам был как человек – с именем, фамилией и отчеством, личной историй и генетикой – к этому или нет. Мог быть совсем не готов. Он осознанно преодолевал собственную ограниченность. Редчайшее свойство руководителя большой страны, редчайшее!

 

Ельцин строил, и строил независимо от того, обеспечивал ли его личностный багаж это национальное, экономическое, политическое, культурное строительство. Иными словами, иногда казалось, что масштаб его личности был больше, разнообразнее, раскованнее, чем накопленный индивидуальный ресурс.

 

Да, он обожал свободу, считал ее высшей ценностью, служил ей, оберегал. Про это скажут многие и будут правы. Но не менее значимо другое – его почти никогда нельзя было представить растерянным. Не лидером. Сегодня, в 2012 году, особенно после событий нынешней зимы, это особенно важно. Он оставлял впечатление, что знает, как следует сейчас поступить. И дело тут даже не в чувстве свободы или отсутствии депрессии, а в том, что ты знаешь, что в стране есть ответственный человек, который умеет перепрыгивать через пропасти…

 

У меня такое впечатление, что ни политическая власть, ни российские элиты, ни ученые или художники, – я ставлю свой личный диагноз как социолог культуры, – сегодня утеряли эти навыки и способности. Убежден, что 1990 годы были куда более тяжелые, чем нынешние времена. А вот мы сейчас в своем благополучии растеряны перед испытаниями, которые, судя по всему, уже надвигаются. У нас, мне кажется, нет лидеров масштаба Бориса Ельцина. Ни официальных, ни полуофициальных, ни андеграундных – никаких.

 

Нет даже таких моральных авторитетов, какими были академики Дмитрий Лихачев или Андрей Сахаров, которые бы знали, что следует делать «рассерженным горожанам». Как конкурировать с другими странами за качество личности и с целым рядом других вызовов. А у нас и посоветоваться на все эти темы практически не с кем.

 

Ельцин был живой и бесстрашный, этого никто не может отнять. Он мог тянуть самую тяжелую ношу. Имею в виду Российскую Систему Жизни, связанную с личной властью, ручным управлением, чиновничьим произволом, жизнью по понятиям, передачу власти и собственности – «служивым» и олигархам… Все это и при нем, и теперь – и всегда – имеет место в России. Но он каким-то чудом умел эту бетонную – непомерной тяжести крышку русской ментальности – чуть-чуть приподнять и дать возможность живому воздуху просочиться внутрь: и Гайдара пригласить; и свободу СМИ передать; и границы, шестьсот лет охраняемые насмерть, открыть. Это была не столько отмена «советской власти», сколько атака на непреодолимую систему жизни, способы мышления, типы поведения, которые так для нас естественны и от которых мы страдаем столетиями.