Ельцин Центр

Это публикация, о которой я уже говорила - отрывок из маминой, я надеюсь, будущей книги, которую она сейчас наговаривает. Журнал вот-вот должен появиться в продаже. К сожалению, его нет в электронной версии. Еще там будет много фотографий.

Наина Ельцина.
ЕЩЕ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ

В 1963 году я впервые попала на юг, в Кисловодск. Там мы с Борисом Николаевичем гуляли, и вдруг я увидела высокое, красивое, цветущее дерево. И мне захотелось узнать, как же оно называется. Оказалось – каштан. Никогда до этого я каштанов не видела, на Урале они не растут. А очень хотелось посмотреть, потому что моего дедушку Алешу в селе, в Оренбургской области, всегда называли «Каштаном». Откуда взялось это прозвище, как оно попало в наш край, где эти деревья не растут? Загадка. Дедушка мой был изумительный красавец. Высокий, статный, такая копна волос, открытые голубые глаза, красивая седая борода. Говорят, когда он уже был пожилым человеком, женщины, по-прежнему, на него засматривались.
«Каштан» - это, конечно, было так называемое уличное имя. У многих в селе были эти уличные прозвища.
Вот была, например, фамилия Киселевы, а по-уличному они были Лёксины, потому что их мама был Лёкса. Или Костины, потому что была папа был Костя. Были Киревы. Почему Киревы, даже не знаю, то ли фамилия была такая, то ли это имя какой-то женщины… Точно вспомнить не могу, я же там не жила постоянно, только приезжала к бабушке на каникулы. А вот моего дедушку звали Каштан. Его одного так звали в селе, красиво и необычно. Ну, а меня называли «городская». И еще по имени.

С моим именем тоже были своя история.
По паспорту записана-то я была Анастасия. А все в семье меня называли Ная. Мой папа Ося почему-то решил, что я обязательно буду учительницей – почему он так решил, я не знаю. Он так задумал, когда я еще совсем была маленькая. И стал представлять: как же меня дети в школе станут называть? «Анастасия Иосифовна? Ну, никто не выговорит. Гораздо лучше – Ная, Наина». Так меня папа всегда и называл, так звали и подруги, и все вообще. Я уже стала взрослой, работала в проектном институте. Доходило до смешного. Однажды в комнату заходит главный инженер нашего института. И обращается ко мне: Анастасия Иосифовна! А я никак не реагирую. Он не понимает в чем дело. Девочки говорят: Ная, это тебя! Я обернулась, все поняла, стало жутко неловко.
И в командировках было неудобно. В командировочных удостоверении было написано Анастасия Иосифовна, а коллеги меня называли Наиной. И вот мы идем однажды с работы, обсуждаем эту ситуацию. И девчонки с работы говорят мне: да что тут такого, зайди в ЗАГС, да и поменяй имя. Только и всего. Я так и сделала. С тех пор я окончательно стала Наиной Иосифовной. Это было совершенно спонтанное решение, даже с Борисом я не посоветовалась. Я показала ему паспорт, он посмотрел и ничего не сказал.
Но после этого почти целый год, он меня по имени вообще никак не звал. В знак протеста, так сказать. Обращался ко мне просто: «девушка». Девушка – и все тут. Я уже не знала, что делать. Даже Лена с Таней, маленькие были, но обратили внимание: мама, а почему папа тебя называет «девушкой»?

…Я хотела поступать в медицинский институт, быть врачом. Может быть, потому что была старшей в семье. Из братьев кто-то порезался, ударился – я всегда знала, что надо делать, даже глубокую рану могла спокойно обработать. Мне это нравилось, и огромное уважение было к этой профессии.
И вот я написала заявление, собрала документы и понесла сдавать в медицинский институт. Помню, день был такой чудесный, солнечный. Иду по Советской улице. А мединститут в Оренбурге почти на берегу Урала, в конце Советской, недалеко Дом правительства, почта, сквер какой-то. И тут мне навстречу идут ребята, школьные друзья, которые на год раньше меня закончили школу. Мы встретились, обрадовались очень. «Куда идешь?» Я говорю: в медицинский поступать. А их четверо было – Игорь, Борис, Юра и Жора, до сих пор помню! Они мне вдруг говорят: «В мединститут! Это в препараторской, с мертвецами! Да ты что, с ума сошла! Да ты вообще не представляешь, что это такое! А у нас в УПИ»… И они мне так расписали свой политехнический институт в Свердловске, вообще, так все там интересно, настолько насыщенная бурная жизнь… И я совершенно спокойно тут же переписала заявление, и - благо Главпочтамт оказался совсем рядом - отправила документы в Свердловск в Уральский политехнический институт.
Вот так в мгновение ока изменилась моя судьба.
Ну, родители распереживались, конечно: «Как ты там будешь одна, в чужом городе»… Потом мама и о себе задумалась, как же она с маленькими детьми останется. Я ведь была главная помощница. Сестра Роза меня на семь лет младше, ей тогда 11 лет было, но она уже вовсю помогала. Виталик еще тогда не родился, и было нас всего четверо – я, Толя, Вова, Роза. Папа за меня очень переживал, и когда пришла пора уезжать, отправился меня провожать. Даже сел со мной на поезд и проехал несколько станций.
…Дорога на меня произвела впечатление. Потому что детство до пятого класса прошло в Казахстане, – это пески бескрайние и простор абсолютный. Потом до десятого класса в Оренбурге ездила к бабушке – там степи оренбургские, леса почти не было. И вдруг от Орска идет железная дорога, а справа и слева – дремучий лес. Признаюсь, он на меня давил. Я как-то не чувствовала его красоту. У меня перед глазами были эти великолепные луга около бабушкиного села, куда мы ходили в детстве. Когда по пояс трава, цветы очень яркие, озеро рядом, ивы плакучие… Но леса такого там нет, я его увидела впервые. И впечатление у меня, было сильное.
Ну и конечно, институт меня поразил. Это втуз-городок и сам политехнический институт. Жили мы тогда прямо в аудиториях. На время вступительных экзаменов ставили кровати, а в общежитиях шел в это время ремонт. Меня это совершенно не смутило, да и много «наших» из Оренбурга приехало поступать, так что одиноко мне не было. Правда ничего кроме этих аудиторий мы тогда больше и не увидели – ушли с головой в экзамены. Я вообще всегда на экзаменах волновалась. Даже если подготовилась хорошо, я все равно от волнения могла ответить хуже, чем знала. Это моя беда была и в школе, и в институте. Но, во всяком случае, экзамены сдала и поступила. И нас недели на две распустили по домам.
…В сентябре я приехала учиться, и вот тогда меня сам институт потряс своим величием, своей красотой. Актовый зал – мне казалось, красивей в мире нет! Вот сейчас я туда приезжаю – у меня не такое острое впечатление. Это «когда деревья были большими», правда. А тогда мне казалось, это что-то невероятное. Он действительно был каким-то сияющим, огромным, захватывающим дух. Я помню эти колонны…Аудитории такие большие. Особенно поражали римские (их номера писали римскими цифрами), в них полкурса собиралось на общие лекции.
В общем, институт на меня произвел впечатление.
Но может быть самое главное - это открытая, товарищеская студенческая атмосфера, в которую я погрузилась. Мы все делали вместе. Мы помогали друг другу, вместе готовились к экзаменам, отдыхали, пели, учились. Все наслаждались удивительной студенческой свободой, таких потрясающих, глубоких, искренних отношений ни в школе, ни потом на работе у меня нигде не было. На первом или на втором курсе стали возникать первые влюбленности, я кому-то нравилась, и мне кто-то нравился… Но это все было как-то так, мимолетно. Так чтобы ночь не спать, переживать, страдать, такого не было. В комнату придешь, если вдруг на вечере с кем-то потанцевал, кто-то тебе что-то сказал, начинаем с девчонками обсуждать, как обычно это бывает. А он тебе нравится? А ты ему? Это было так легко, несерьезно. Это были минутные, легкие увлечения.
Студента Бориса Ельцина не заметить на курсе было нельзя. Красивый, сильный, спортивный, душа любой компании. Все наши девочки были в него влюблены или почти влюблены.
Но вот на втором курсе мы были с Борисом на каком-то студенческий вечере, кажется, в честь седьмого ноября… Да, это была осень. Я помню, что была в каком-то легком пальто и он в плаще, когда мы потом, после танцев, вышли гулять. На вечере мы с ним танцевали… Не знаю, может быть, какие-то симпатии уже были между нами, мы же общались, виделись каждый день, дружили! Но в этот вечер… Как будто между нами что-то промелькнуло, вспыхнуло. Как искра. Мы прогуляли очень долго, и даже поцеловались. По-настоящему. Но это было, как бы это сказать… Без всякого продолжения. Буквально на следующий день у меня такое было ощущение, что мы просто остались друзьями как раньше.

Нас с ним все время что-то связывало… Это даже трудно передать словами. Мы с ним потом, когда уже жили вместе, часто вспоминали – непонятно что, но что-то нас с ним всегда связывало. Как будто мы должны были быть вместе, такое вот странное ощущение. И в то же время – никакой любви, никакой мысли о будущем, мы были просто хорошими друзьями, такими «подружками», это он нас так называл. Мы спокойно могли встретиться в коридоре, чмокнуть друг друга в щечку, я его или он меня. И точно так же разойтись. Без всякого волнения. Например, я знала, что ему нравилась девочка, моя подружка Люся. За мной продолжали ухаживать ребята. Жизнь продолжалась, одним словом!
У меня над кроватью висела фотография одного парня, с которым я дружила в Оренбурге, можно сказать, у нас был когда-то юношеский роман, и вот Борис всегда приходит в нашу комнату, снимает эту фотографию и говорит: «Чтоб я ее больше не видел!» - «Почему? А если он мне нравится?». Он молча отставлял фотографию, чтобы ее не видеть, когда он уходил, я ставила ее назад. И так происходило каждый раз – он приходил, и убирал, я возвращала назад.. Потом эта моя влюбленность прошла, и фотография тоже исчезла.
В Борю девчонки все время влюблялись, и ему многие нравились. К каждой девочке он относился внимательно и трогательно. Друзья часто ему говорили: «Борька, знаешь, тебе нужно было родиться на сто лет позднее». Что имелось тогда в виду? Он был очень порядочный человек, очень чистый и честный. К девчонкам он относился очень бережно, он абсолютно ничего не позволял себе. Денег у него никогда не было. Если родители присылали ему деньги – он обязательно купит что-то для всех, или кому-нибудь отдаст, если надо. Я не знаю, плохо это или хорошо, но для него ничего материального просто не существовало. Вот эта его щедрость, и душевная, и материальная, она его и выделяла среди других. Он мог организовать буквально любое дело: газету, эстафету, выезд за город, день рождения, сюрприз, подарок, конкурс. При этом он не был никогда комсомольским вожаком, ничего «идейного» в этом не было, просто это был наш лидер.
Но в нем всегда ощущалось, что он может буквально все. Если он за что-то брался, уже тогда, на первом-втором курсе – все получалось! Единственный раз, когда ему пришлось что-то отложить, от чего-то отказаться, пусть на время, то это на первом курсе, когда он заболел ангиной, не долечился, и началось первое осложнение на сердце. Я до сих пор жалею, что тогда врачи не убедили его серьезно отнестись к своему здоровью. Хотя они его предупреждали. Но он не придавал тогда этому никакого значения. Врачи строго-настрого запретили ему заниматься спортом, и ему пришлось пропустить целый год (вот так мы с Борисом и оказались на одном курсе, хотя он на год старше)… Но он приехал домой, в Березники, и там быстро начал тренировать какую-то юношескую школьную команду. Это его мама уже потом мне говорила. Все равно не отказался от тренировок. Может быть, и зря.

Я его никогда не спрашивала, влюблен ли он в кого-нибудь. А он мог! Все считали, что у нас с Нолькой Лавочкиным роман, и вот Борис встретит меня в институте, на занятиях, или вдруг в комнату к нам придет: «А ты с ним целуешься?» Я отвечала с вызовом: «А ты у него спроси. Тебе что, интересно?» - «А как же!» - Я возмущалась: «Но я ведь тебя не спрашиваю, с кем ты целуешься, в кого ты влюблен! Тебе-то что?» - «Как что?» - «Я не понимаю, почему ты должен контролировать меня!» - «Как я не должен контролировать! Мы же с тобой подружки!» Это были его собственные слова: подружки. Я говорю: «Но подружки же не должны контролировать друг друга! У тебя есть подружки, и у меня есть друзья»… Но как-то это все было в шутку. Помню, когда он защитил диплом, я подошла к нему поздравить: «И куда ты едешь?» - «Я еду в Оренбург, а ты?» - «А я остался в Свердловске. Но мы же с тобой должны встретиться, мы же с тобой должны пожениться!» Я говорю: «Я не понимаю тебя, Борька!» Ну, в самом деле, между нами же ничего не было, он все превращал в шутку, да и я тоже следовала этому стилю отношений. Подружки так подружки! А оказалось, что он был влюблен.
Потом мне его мама, Клавдия Васильевна, рассказывала: приезжает Борис на каникулы, она его спрашивает: «Но у тебя же есть, наверное, девочка в институте?». Он отвечает: «Да есть, но она занята». Это он про меня говорил. Мама ему: «Странно, а почему ты не проявляешь никакой инициативы?» - «Ну не знаю… Но, в общем-то, она знает, что я ее люблю». Мама спрашивает: «А откуда она знает?» - «Знает…»
Клавдия Васильевна, кстати, приезжала к нам в институт – раза два. Останавливаться, естественно, ей было у нас в УПИ негде, и она проводила с сыном день, ночевала, и уезжала наутро. А моя кровать стояла за шкафом, там удобнее было спать вдвоем, и мы с ней оба этих раза спали на одной кровати валетом. Вот так. И вот однажды она меня вдруг спросила: «Странно, а что же вы с Борей… Вы гуляете с ним, ходите куда-нибудь?» - Я как-то опешила слегка: «Куда нам ходить, Клавдия Васильевна! Мы же вместе здесь, мы и на всех наших вечерах вместе» - «И все?» - «Ну, в общем-то, да»… И она как-то так покачала головой… Но ничего не сказала тогда. Она мне потом уже, позже сказала, когда я к ним приехала в Березники, и месяц жила до свадьбы у них – что уже чувствовала, что у нас с ним что-то происходит. А я нет!
Если честно, тогда у меня даже в мыслях не было, что мы будем вместе с ним всю жизнь, клянусь! Совершенно. Абсолютно. Что-то пробежало между нами, на том самом вечере, какие-то искры, да - но это был второй курс. А после этого был третий, четвертый и пятый! И все эти годы влюбленные в него девчонки подходили ко мне, зная, что у нас такие братские отношения. Подходили, советовались, плакались. «Ну что же делать, он мне так нравится …» Я собиралась с духом, проникалась, как могла сочувствием: «Ну что же, и будьте вместе!» Иногда и ему даже говорила: «Ну что ты, смотри, какая хорошая девочка». Иногда искренне старалась помочь: «Ты же заставляешь ее страдать». Но он все превращал в шутку: «Да, нравится, но не настолько!» Отшутится, отсмеется, и все.
Я начинаю сердиться: «Ну, она же тебя любит!». «Ну и что? Я тебя тоже люблю!» Вот так. Причем он мог такие вещи совершенно спокойно говорить. И не только говорить. Он подарил мне свою фотографию, написал там какие-то нежные слова – «любимая Ная», что-то такое. Девочка, с которой мы жили в одной комнате, восприняла это всерьез, рассердилась, расстроилась: что это такое? Что это значит! Отвечай! Я отвечаю: ну, раз написал, значит, любит. Но на самом деле, конечно, ничего я не знала. Я сейчас думаю, это были какие-то удивительные чувства, как будто нас тянуло друг к другу, но и у него была полная свобода, и у меня. И так прошли все наши институтские годы.

Потом на пятом курсе была защита диплома. Мы расставались. Было ясно – надолго, может быть, навсегда.. И вот тут он и сказал, что меня любит и хочет на мне жениться. А потом говорит, пусть пройдет этот год, мы проверим наши чувства… Я отвечаю: «Ну хорошо, давай проверим»… Я абсолютно не хотела за него замуж выходить, и не думала, что я за него выйду замуж. Я уехала совершенно спокойной… Эти слова меня не перевернули, я не стала строить никаких планов. Ничего абсолютно.
Диплом у меня был – «Проект фильтровальной станции». Фильтровальная станция для водоснабжения какого-то поселка. Защитила я на «хорошо», а он, естественно, на «отлично». Когда защищала диплом, я уже знала, что еду в Оренбург, и куда – тоже знала. И он знал тоже, что остается в Свердловске. Распределение было еще до диплома.

Я приехала домой – в январе без меня родился мой младший брат. Сначала, когда я маму увидела беременной, а ей было уже 42 года, это было странным для меня, молодой девчонки. Сейчас это выглядит нормой, когда 40-летние рожают, а тогда мне казалось это странным, мама казалось мне уже совсем немолодой. Когда я его увидела, это был такой чудный мальчик, пухленький, красивый, для меня это было таким радостным событием. Я с ним возилась очень много. Это было летом, в июле. И потом я вся ушла в работу. Я работала мастером в производственном отделе Оренбургского треста водоканализации. Очистные сооружения, сети по городу… Бывала и на стройке, и на эксплуатации фильтровальной станции… Этот год проскочил как-то совершенно незаметно, одолевали студенческие воспоминания, мы переписывались… Борис стал писать мне сразу. В сентябре пришло первое письмо. Он писал и про свои дела, и что скучает, «ты знаешь, все-таки»… Я тоже писала ему в ответ. Однажды он написал: «почему ты мне редко пишешь?» А я просто не любила писать письма. А во-вторых, была занята работой, младшим братом. И еще… Если честно, не всегда хотелось отвечать: студенческая подруга написала, что кто-то в него влюблен, у них роман. Все продолжалось, как и в институте, только теперь мы уже не были «подружками». Он был далеко. И я порой молчала. Не отвечала ему. Называли мне какое-то конкретное имя – мол, все у них сладилось. Это история имела продолжение. Уже когда мы поженились, я встретила случайно, на улице, свою однокурсницу. Мы уже с Борей жили вместе, я уже была его женой. И вдруг эта знакомая мне говорит: ты знаешь, а Борька-то женился! Я спрашиваю спокойно: да? А на ком? Вот на такой-то, и называет нашу общую подругу. Я говорю: ну, что ж, поздравь и от меня тоже. Я очень за него рада. Мы попрощались, и я спокойно пошла домой.
Потом мы над этой историей много смеялись. Ну, а что я должна была сказать? Нет, он женился на мне? Глупо.
Ну, в общем, целый год мы с ним переписывались. Я всегда понимала, что ему нужна свобода. Что он сам должен все решить. И если он мне писал письма, что «мы же с тобой договорились, мы должны с тобой быть вместе», я в душе всегда понимала, что я не должна проявлять никакую инициативу. Это должен решить он сам. Мне так всегда казалось…
Я очень не хотела, или даже боялась показать ему свои чувства. А они действительно были!
Но я абсолютно не хотела на него давить. Я ему писала письма, и в них он наверняка чувствовал, что, да, он мне нужен, что он мне не безразличен. Но это настолько было по-другому, что ли… Необычно. Не как у всех. У меня еще в институте, было такое странное ощущение, что я его знаю с рождения.