Ельцин Центр

 

Нет, это он путает. Ничего я не нашел. Наоборот, когда я пошел то ли смотреть площадку вертолетную, то ли к коротковолновикам, у Генки была бутылка виски. Ну, я думаю: сейчас вернусь. Я вернулся — там не быстро я все это сделал — нету! С ПолторанинымМихаил Полторанин — министр печати и информации РСФСР/РФ (1990 – 1992), вице-премьер Правительства РФ (февраль – ноябрь 1992 г.), руководитель Федерального информационного центра РФ (1992 – 1993) у меня другие связаны моменты, когда Ельцин заставлял его, Полторанина, и Егора Яковлева уговаривать меня взять Правительство. А Егор перед самой этой перестройкой переехал в квартиру новую в перестроенном старом доме, арбатском, через один дом от моего. Перестроили два дома. В одном, я помню, ДжигарханянАрмен Джигарханян — народный артист СССР, театральный режиссер, педагог въехал, а туда Егор. И они, значит, меня. Я перешел, как говорится, из подъезда в подъезд. Полторанин и Егор. Бутылка виски вот такая вот и Ира, жена Егора все готовит, значит, жратву. Сели мы, наверное, в одиннадцать часов или во сколько вечера. Ира скоро устала от нашего долдонства. Они уговаривают. Я говорю: «Не пойду, что вы меня уговариваете. Все!» Пили. Ну, прилично попили, но я быстренько все-таки смылся где-то в три часа, там, в свой подъезд. А потом они докладывали Борису Николаевичу. Сказали: «Вот выпили столько-то, а он не согласен». Борис Николаевич сказал: «Мало пили».

 

- Почему вашего предшественника — посла Дубинина — отозвали из Франции? 

Я знаю только, что Горбачев очень осерчал на то, что информацию, которую донес до Миттерана посол Советского Союза Юрий Владимирович Дубинин, профессиональный дипломат, он до этого был послом в Испании, а когда мы ездили с Горбачевым к Бушу-старшему, это 91-й год вот июнь, он был послом в Вашингтоне. И когда вот тот как-то быстренько, еще до путча, он переместился и оказался послом во Франции. Очень профессиональный человек, я его сейчас часто встречаю на всяких таких политических тусовках. Ну, и мне Петровский, я рассказывал, что мы в квартире Петровского сидели, в квартире для гостей на Гренелле он с женой и я, и он пошел провожать как раз. Но то, что отозвали, мне сказал в этот же день, по-моему, в этот же день мне сказал новый министр иностранных дел Панкин. Сказал: «Может, ты останешься здесь, здесь посла отозвали?» Ну, вот я когда Петровскому рассказал, Петровский говорит: «Оставайся». А Петровский был известный очень замминистра иностранных дел в СССР, а потом он вскоре стал заместителем генерального секретаря Организации Объединенных Наций по Европе. И он вот в те годы, когда я был в Париже в штаб-квартире европейской в Женеве. Володя Петровский жил в Женеве, часто встречались, ездил я к нему. И он пошел с букетом, пришел- ушел. А вроде, по моим воспоминаниям, как мне рассказывали, подробностей не знаю, что информацию, которую дал Дубинин Миттерану, то ли его Миттеран вызвал, то ли он сам навязался в объяснении того, что происходит в Москве, вот это ГКЧП. Видимо, он высказался так, что, мол, все правильно, что так и нужно, мол, Горбачева — туда, их — сюда. Видимо, такой был смысл. Ну, это донесли до Горбачева, и первое, что он сделал — издал указ отозвать. Но он все не уезжал и не уезжал. Потому что я вам говорю, я был… это было в октябре, примерно в 20-х числах октября, когда я общался с Петровским в резиденции посла, и в этот день уезжал Дубинин. Октябрь! А снял он его, я думаю, не позднее сентября. Не позднее, когда проанализировал ситуацию.

 

 

 - Вы как посол имели дело с сотрудниками внешней разведки? 

Ну, в первое же лето, когда я там начал работать, то есть ходить на работу каждый день, ко мне пришел резидент внешней разведки. Сейчас… да… Полковник… Сейчас вспомню фамилию, всегда ее помнил, сейчас выскочила… вспомню… со своим помощником. Что-то вроде познакомиться. Не сразу пришел, так, через месяц, полтора-два. А дело было в том, что до этого, еще в Москве, еще до путча, когда у меня было противостояние по концепции национальной безопасности с председателем КГБ Крючковым. Крючков предложил руководителю тогдашнему внешней разведки, очень интересному человеку, персональному разведчику пригласить меня туда, в деревню в их. Бутово, что ли, она называется. И там была беседа. Видимо, Крючков хотел еще раз прощупать, так сказать, что за концепция безопасности, хотя мы ничего не скрывали, публиковали, по телевизору и молотили все это дело. Ну, зачем-то… Я туда приехал, там порядки всегда были такие: значит, ты не можешь на своей машине туда приехать — за тобой посылают машину, завозят во двор, и с ней же обратно. Ну вот, приехал я туда, встретил там своего бывшего сослуживца по кафедре — хороший парень, он кончил когда-то МАИ, потом защитил кандидатскую диссертацию, потом ушел во внешнюю разведку и к тому времени был уже полковником, который работал до этого в Бельгии, во Франции вполне под крышей, не нелегалом, получал ордена. И когда я ездил во Францию в какие-то научные командировки, я с ним встречался. Значит, его послали меня встречать, поскольку он доложил начальству, что он меня знает в лицо. Сели в кабинете директора внешней разведки, после него возглавлял Примаков внешнюю разведку. А до этого этот профессионал, он в основном много работал по Юго-Восточной Азии, я вот вспомню его фамилию, потому что тогда все еще не кончились наши взаимоотношения. И вот три или четыре помощника, естественно, никто не в мундирах, так, теплое время было в кабинете. Ну, я сказал, что я могу оценить — я еще никакой Франции ни-ни — оценить вашу деятельность только как потребитель в области научно-технической. Ну, не буду долго говорить, я сказал, что есть три результата, три: вы цапнули то, что если мы начнем реализовывать, погорит ваш источник, который может оказаться вам дорог. Второе: если вы цапнули такое, что нам 10 лет не внедрить при наших возможностях. И третье: вы привезли то, что общеизвестно из открытых источников. 90% того, что везут — это вот третья категория. Все. Ну вот. И когда пришел ко мне этот резидент, полковник Ощенко перед тем, как уезжать в Москву — у него кончался срок — и этот помощник... Я его знал почему? Потому что в какой-то из моих научных заездов его приставляли ко мне, он меня по Парижу провожал. Не знаю, то ли не потому, чтобы я не сбежал, я уже много раз ездил за границу, начиная с 67-го года, меня начали выпускать, поверили, что я не сбегу, при всех моих грехах. Но просто вроде как и охранять, и гидом. Поехали дальше. Значит, ну, и я сказал Ощенке примерно то, что я сказал его главному начальнику еще до отъезда во Францию. Потом мне докладывают через какое-то время, через месяц или что, что вот должен был уезжать Ощенко в Москву. А тогда советские работники заграничные, они покупали заграничные вещи, везли чемоданы в Москву, сдавали в комиссионку и на эти деньги покупали кооперативные квартиры и так далее. Ну, был такой натуральный обмен. Поэтому в 92-м году еще традиции сохранялись, и когда кто-то уезжал, то в гараже сначала коробочки, коробочки, которые потом ехали в Москву тем или иным путем. Ну, вот мне докладывают, что все коробочки Ощенко в гараже, машины нет, его нет. С женой вроде был, да. Ну, нет, так нет. Ну, мы заявили в полицию. Ну, буквально мгновенно стало известно, вбросили сначала спецслужбы как-то до нас донесли французские, что он рванул к англичанам, полковник Ощенко. Ко мне пришли корреспонденты посольства наши, из «Известий», там, Юра такой сидит, сейчас тот корреспондент вообще живет в Париже, он еще со старых «Известий», и спросил меня, как я отношусь к этому факту. Как потом было написано на первой странице «Известий», я сказал, что воспитательная работа в советском Министерстве иностранных дел поставлена лучше, чем в советском КГБ. Потому что когда дипломат заканчивает срок работы в стране, он возвращается на Смоленскую площадь. А когда заканчивает свою службу сотрудник спецслужбы, он порой уходит к потенциальным противникам. Вот этот комментарий был. Ну что? Вот вы сказали, какой-нибудь случай. Ну, может быть, были какие-нибудь, но вот этот мне первый случай запомнился: ухода. Ухода, причем, видимо, за ним следили спецслужбы Франции, и они сразу поняли, куда он идет. Раз исчез и не в Союз приехал, и не в Россию, значит туда. Потом мне прислали замену. Очень хороший, симпатичный человек, работавший по Ближнему Востоку много, и так далее, и тоже полковник, в моем возрасте уже почти, так примерно. Что интересно, он когда-то в комитете комсомола МГУ, у него гуманитарное образование, филологическое или какое-то, в комитете комсомола МГУ состоял одновременно с Горбачевым и Лукьяновым. Все они были комсомольцы-добровольцы тогда. Ну, он пошел по линии КГБ, внешней разведки, знал языки, знал хорошо Ближний Восток. Ну, мы с ним договорились об одном. Я говорю: не ловите рыбку всякую, не надо портить отношения. Ну что? Я опять рассказал ему эту историю, которая была еще в деревне мною произнесена. И он, замечательный полковник Зеленин, проработал со мной достаточно много лет, ну, его по возрасту должны были отзывать. А Евгений Максимович, мой старый приятель Примаков, возглавлял к тому времени, его назначил во внешнюю разведку еще Горбачев в самом конце Советского Союза, потому что до этого он был одним из руководителей Верховного совета, какой-то из палат. И когда Зеленин собрался уезжать, он говорит: «Ну, я сразу же на пенсию возвращаюсь». Я позвонил Евгению Максимовичу и говорю: «Сделал бы ты его генералом и отправил на пенсию». Мне сказали, что он это сделал. Зеленин был интеллигентнейший человек, он был легализован как представитель спецслужбы, он не числился каким-то первым секретарем посольства. Он общался с французами, со спецслужбами французскими.

 

Юрий Рыжов о работе в Париже

В общем, это был, особенно первая половина 90-х годов, для меня был рай. Огромный интерес к стране, к преобразованиям. И потом я запустил контакты со всеми этими диаспорами нашими всех поколений эмигрантских. Я же в тот же день, когда Ельцин первый раз приехал в резиденцию, там всех впустил, а там столько не вмещалось, все забито, залы, он не такой уж большой, этот самый дворец рю де Гренелль. Нам поставили вот так вот, скажем, здесь зеркало какое-то с камином, столик, два стула, а здесь арка в другую комнату, там еще арка, в этой арке нависли камеры до черта. Мы с Борисом Николаевичем сели, а там все вот вплотную, и все остальные залы. И он начинает, значит, говорить. Он прибежал с очередного какого-то мероприятия, кинулся в свою квартиру сначала, хотя зима, он в рубашке, жарко, срочно бритву дают, электробритву, брился, надел пиджак, а там уже народ собран, и я стал бояться, что обвалится вот эта вся система камер. Я говорю: «Борис Николаевич, давайте покороче и пойдемте в народ, а то сейчас рухнет, плохая будет примета». Он быстро сократил это дело, и пошли в народ. Там меня тогда великая княгиня с живым еще тогда великим княземВладимир Романов — князь, глава Российского императорского дома (1938 – 1992)  просила познакомить с Ельциным. Ну, я пытался через толпу их как-то свести. Она потом ездила сюда, ее Ельцин принимал. В общем, контакты были, но были какие-то странные отношения, потому что в среде Романовых она не считалась. А муж ее, Романов настоящий, он умер буквально через несколько месяцев после визита Ельцина. И потом отправляли его гроб в Россию, я ездил на аэродром когда… Два гроба отправлял из Парижа — великого князя и Булата ОкуджавыБулат Окуджава — поэт, композитор, писатель, сценарист. Буквально за пару месяцев или меньше до этого он сидел у нас в Гренелле, ужинали, все было хорошо. Но тогда он уже был болен. А потом он скончался в американском госпитале, в Париже. Оттуда я приехал его забирать, потом везли гроб на самолете. Это так, отвлечение. Возвращаемся к дипломатическому поприщу. В первые годы — колоссальный интерес, желание всех слушать русского посла или ему что-то говорить. Такие сборища, то в Сенате комиссия Сената по иностранным делам и обороне приглашает меня днем. Значит, они сидят, едят, а мне кладут тарелку и уносят, потому что я говорю, говорю, перекуриваю — все. Или еще более, в ресторане, при дневном сборище, за столами, в этих элитах — международной и французской — значит, опять это на приманку — русский посол. Ну, а начиная вот с первой чеченской войны, стало дело все хуже.

 

 

К счастью, нет. К счастью, не приходилось. Когда были демонстрации чеченцев французских, значит, они устраивали у посольства демонстрацию; там полиция их не разгоняла, но всегда сосредотачивалась, там была пара, что ли, таких. А потом, значит, мои советники там приходят — что делать. Я говорю: «Ну, пригласите их несколько хоть человек сюда». Они приходили там, ну, в большое здание, в посольскую комнату, садились за стол. Мы с ними разговаривали, я говорю, что я не поддерживаю того, что происходит в Чечне. И никто не донес, а может, донесли, но Борис Николаевич не сказал, ну, как отозвать этого, как Горбачев Дубинина. Не было этого. Борис Николаевич ко мне, тьфу-тьфу-тьфу, очень хорошо относился, хоть и недоволен был, когда я отказывался, но все это было очень уважительно. Я повторяю, этот человек со всеми был на «вы». Морщился, когда при нем кто-то произносил матерное слово вскользь. Морщился… Повторяю, что это, видимо, что-то старообрядческое было в роду, какие-то тормоза. Вот так.

 

Вот я не припомню ничего серьезного, или мне настолько было наплевать на эти подробности, что ничего не запомнилось. Вот чеченский момент запомнился, да, собственно, он и был в большой степени определяющим лицо России перед Западом. Когда началась в 95-м году первая чеченская война, собственно, а последний разговор у меня с Татьяной Борисовной был, когда я вернулся уже в начале декабря 99-го года. Вот, значит четыре года шло на спуск это все. Но новая власть, она вообще очень быстро заявила, что опять у нее есть враг, и этот враг — Запад. Ну, и дальше сейчас уже просто поломали все, что можно, одни дрова валяются, от внешней политической позиции России. А ее нет как нет, она не сформулирована, я, хоть и не профессиональный дипломат, но я за семь лет этой работы понял, что должна быть какая-то линия внешнеполитическая, общая и применительно к каждому направлению, каждому региону, в Европе или отдельной стране. То, что сейчас творится во внешней политике, это уже не внешняя политика, это какой-то обвал, шизофренический обвал. Бог с ним. ЛавровСергей Лавров — министр иностранных дел РФ (2004 – н.в.) тоже высочайшего класса дипломат, такого класса, как Дубинин, может, даже выше, возглавлял наше представительство ООН много лет; его все знают, он всех знает. Но то, что он повторяет за непосредственным руководителем, удручает, жалко мне его, этого человека.

 

Козырева я знал уже до отъезда, потому что Козырев министром иностранных дел РСФСР, чуть ли не до Ельцина еще или когда. И тогда я с ним познакомился, ну молодой человек, симпатичный, обаятельный. Он потом приезжал как министр туда, во Францию. Потом мои ребята показывали ему, где лучше всего sea food поесть. Он любил креветки всякие, то, что я вообще в руки не беру. Я люблю сосиски и пюре. Сейчас расскажу историю про сосиски и пюре. Но сначала… А потом был Примаков. Примерно в 96-м году назначен был Евгений Максимович министром. И тут же визит Ельцина, мы с ним едем из аэропорта в машине вместе с Борисом Николаевичем. И он меня спрашивает: «Ну, как вам вот, что я назначил Примакова вашим начальником — министром иностранных дел?» Я говорю: «Первое, Борис Николаевич: во-первых, я его знаю лет 17 — 18. А второе: поскольку у вас в руководстве страны остался только один человек, назначенный на свой пост Горбачевым, значит, он вас устраивает. Он вас устраивал как руководитель внешней разведки столько лет, хотя назначен был, повторяю, Горбачевым. А сейчас вы его назначили министром. А потом вы его назначите премьер-министром». Вот так я отбил этот вопрос, сказал, что меня устраивает, конечно, раз он вас устраивает, так чего меня не устроит? Мы иногда с Женей встречаемся, вспоминаем эти события тех лет. А потом он приехал вскоре в Страсбург, мы там… а, мы вступали в Совет ЕвропыСовет Европы — международная организация, основной целью которой является построение Европы, основывающейся на принципах демократии, свободы, защиты прав человека и верховенства закона. Основана в 1949 г. , Россия вступала. И он как министр иностранных дел, а я как посол, мы были на этой церемонии, подписали. То есть сейчас обсуждается, парламентская ассамблея Совета Европы, наши дипломаты, не дипломаты, как они называются… парламентарии наши ездят, со странной психикой, но ездят туда. Но вступление было при Примакове, с согласия или по предложению Бориса Николаевича, что надо вступать в ПАСЕ. Мы вступили. И теперь маемся.

 

Примаков немножко более советский был. У него были некоторые предубежденности против Запада. Но, поскольку он очень умный человек, он не делалfaux pas, как говорят французы, ошибочных шагов. А Козырев вообще был прозападно настроен, и потом его корили, что он продал американцам Россию. Хотя Андрей он… я не почувствовал, чтобы он вмешивался во всяком случае в русско-французские дела. Ну, приедет, повидается с кем-то, уедет. Так же, как приезжает там Чубайс, какие-то переговоры по финансовым долгам, или ШохинАлександр Шохин — заместитель председателя Правительства РСФСР/РФ (1991 – 1994) приедет. Нормально. Рутина. В принципе, дипломатическая работа во внекризисные времена — это рутинная работа. Запрашивают что-то из Москвы, справочку написал, зашифровали, отправили, шифровку получили — все. Лучше смотреть по сторонам, город смотреть, сесть за руль, объехать полстраны, что нетрудно сделать. Я в Страсбург за три часа сам за рулем доезжал, 500 километров, трасса хорошая, платежки только набить, берешь талон на въезде и на выезде. Скажем, если в Орлеан ездить, то там каждые 10 километров останавливаешься, плати и дальше. А в Страсбург — в Париже взял талон, в Страсбурге заплатил, эти 500 километров просвистел за три часа и все.