XX съезд КПСС (14-25 февраля 1956 года). На съезде первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях»
Я-то сам думаю, что это мало значения имеет вообще для чего бы то ни было. Но, с другой стороны, и обойти все это нельзя. А родился я в Ульяновской области, там есть такой поселок Майна, там же закончил школу. После этого поступил в университет на исторический факультет, закончил его очень успешно и поехал потом в Красноярский край. В Красноярский край я без какой-то цели, без какого-то определенного места работы, просто приехал в распоряжение там органов образования и комсомола. И они как-то так решили: вот приехали под осень, вернее, осенью уже, и нас пять человек поехали, и не один даже я. И они говорят: вот сейчас идет уборочная, езжайте, посмотрите, как там, что там делается. И нас в командировку заслали. И я пробыл в этой командировке больше месяца. Ну, вот. А после этого пошел на комсомольскую работу, и несколько лет там проработал, в Красноярске, точнее, 9 лет. Вот так. Самое большое время я работал на строительстве Красноярской ГЭС и… В общем, это была, с позволения сказать, комсомольская работа, потому что мы занимались обустройством тех, кто приезжал к нам, а приезжали к нам сотни тысяч людей. Вот их надо было поселить, им надо было организовать питание, надо было строить спортивные площадки, танцевальные площадки. То есть это вот такая вот была очень живая работа. И кем ты работаешь в данный момент, как-то трудно даже было сказать, потому что все эти дела, они поглощали полностью. Быт-то был суровый, жили в общежитиях, с питанием не все было хорошо организовано. И приходилось каждодневно этими делами заниматься с утра до ночи. Я еще умудрялся преподавать в эти дни, я преподавал в техникуме. Там был у нас строительный техникум, а я преподавал политэкономию даже. Поскольку там истории не было, в строительном техникуме, я преподавал политэкономию. Что уж там из этого преподавания получалось, сказать трудно, потому что надо себе представить вот тех людей, которые меня слушали. То есть они не очень так глубоко посвящены были в эти всякие тонкости «Капитала» Маркса там, а я пытался это дело все втолковывать. Наверное, со стороны вот теперь посмотреть, все это выглядело, ну, может быть, даже и смешно. Но тем не менее в неделю несколько раз я ходил и читал лекции, вел семинары там с ними. Но в основном, конечно, занимались, я бы сказал так, бытоустройством, организацией досуга. Вот такими вот делами. Организовывали встречи с какими-нибудь интересными людьми. Клуб набивался полный народу, с интересом ходили, слушали там. Приезжали туда и артисты, писатели, очень многие. Разные. Потом крайком, потом еще Ачинск – Абалаково было у меня, это дорога Ачинск – Абалаково Абакан – Тайшет. Вот эти вот дороги, железные дороги. Там то же самое. Потом какое-то время в крайкоме комсомола, а потом в ЦК комсомола. Вот такие юношеские годы прошли таким образом.
А потом аспирантура. В аспирантуру, как и тогда уже для многих было ясно, в общем, туда шли как бы неудачники в партийной там, комсомольской работе. То есть, если ты уж ничего не можешь, ну, вот иди в эту самую, в аспирантуру. Вот примерно так отношение к этому было. Ну, собственно говоря, я и как бы не возражал, и где-то даже в душе и не оспаривал. Потому что я не собирался очень идти по этой вот дороге партийной, комсомольской. Поэтому я с удовольствием с головой ушел в эти следования. Занимался я французской историографией в этой самой академии. То есть историей французской исторической науки. Вот это была тема у меня и кандидатской, и докторской диссертации.
Да, я дважды там стажировался. И, собственно говоря, вот это уже сыграло огромную роль вообще в моей жизни. И даже в моих представлениях и убеждениях. То есть вот где как бы я полностью начал переосмысливать и самого себя, и жизнь, и свои знания, это были вот эти годы стажировки и знакомства с историками, социологами, экономистами очень крупными французскими. Оно у меня было здесь в литературе, правда, эта литература писалась в основном эпохи Средневековья, западноевропейского Средневековья, Нового времени. Но, как это потом стало ясно и как это выяснилось, именно вот на этих временных отрезках как бы вырабатывалась новая так называемая историческая наука, французская и не только французская, западноевропейская, да. Я был полностью, с головой весь поглощен этой наукой.
Хотя я и говорил, что я закончил исторический факультет МГУ, закончил я его очень хорошо, даже можно сказать, блестяще, потому что у меня было всего там три четверки за все годы, за все пять лет обучения, остальные все пятерки. Но когда я окунулся вот в эти глубины исторического знания, социологии, культурологии в какой-то мере, я, во-первых, увидел, вот наглядно увидел свою необразованность. Потому что все-таки мы и на истфаке МГУ были заточены как бы на определенный круг исторической литературы, на определенный круг авторов, да и на определенный метод и способ познания. Вот все эти провалы с точки зрения, так сказать, постижения знаний о том, что было, и с точки зрения всей убогости подходов к получению знаний, там они стали видны. И это, конечно, такая внутренняя потребность критически посмотреть на самого себя, критически оценить, что ты знаешь, как ты знаешь, – это очень важно, с моей точки зрения. Собственно говоря, вот тут-то, как мне кажется, началось мое формирование по-настоящему.
Вот я увидел, что… собственно говоря, что такое
новая историческая наука
Речь идет о школе «Анналов» – научном направлении, ориентированном на изучение социальной истории, истории цивилизаций и истории ментальностей. Направление сформировалось в 30-х гг. XX века во Франции вокруг журнала «Анналы»
во Франции – это наука о человеке. Наука о человеке – это наука об истории формирования его сознания. Вот. Ничего подобного в принципе в советской исторической науке не было, как правило. Были несколько исключений, причем тоже странным образом не в истории, они если и были, то наблюдались они в лингвистике, наблюдались они в литературоведении, а вот в истории этого не было. Но увидеть как бы само ремесло историка совсем в другом. Не в том, к чему ты готовился вот все годы, и школьные, и университетские даже. Мне кажется, это немало, это очень много с точки зрения формирования себя как личности. В Историко-архивном институте я с 1986 года. Я там как бы и работал. Я продолжал заниматься исследовательской работой, издательской работой, вот, была издана работа, например, Фернана
Броделя
Фернан Бродель – один из ярких представителей школы «Анналов», первым начал учитывать географические и экономические факторы при анализе исторического процесса
– это мэтр французской исторической науки. Очень важная работа. Я был редактором французского перевода этой работы, ну, и инициатором ее издания. Потом мы издали совместно с французами такой сборник «50 идей» – наиболее важных идей, там по каждой идее выступал историк или социолог, или культуролог с той стороны, с французской, и от нас. Очень интересный получился сборник, это тоже где-то в 1989 году мы такой сборник издали. Ну, и потом была многотомная «История России», уже где-то после 90-х годов, и так далее.
«Прошлое и мы» – статья, опубликованная в журнале «Коммунист» в 1985 г., вызвала большой общественный резонанс, в 1986 г. Юрий Афанасьев из-за этой публикации покинул редколлегию журнала
– она была, собственно говоря, такой, если можно сказать, установочной статьей. То есть что представляет собой историческое знание у нас на то время, как соотносимся мы и наше прошлое, как оно на нас влияет, как его надо изучать. Ничего особенного, может быть, но все-таки для того времени считается, что это такая важная была статья. В то время, до
Историко-архивного института
Московский государственный историко-архивный институт был создан в 1930 г. В 1991 г. преобразован Юрием Афанасьевым в Российский государственный гуманитарный университет
, я работал еще в Институте всеобщей истории, я заведовал сектором истории зарубежной культуры. Вот. Ну, и тоже, может быть, работая уже в этом журнале, я ушел, в общем… Там я тоже как бы не ко двору был, оказался. В Институте всеобщей истории мы устроили, вот наш сектор истории зарубежной культуры, которым я заведовал, мы вместе с другими, кто там работал – таких было немного, но мы устроили такие регулярные четверги, дискуссионные четверги. То есть мы выбирали какую-то проблему, сугубо научную проблему, главным образом по истории, и не только по истории, по истории культуры тоже, и устраивали свободную дискуссию. То есть там приходить могли кто угодно. И стали туда приходить не только из того Института всеобщей истории, а и из других институтов. А поскольку тогда еще вот таких свободных дискуссий по теоретическим проблемам, по истории теории, истории науки просто почти еще не было нигде, туда стала стекаться буквально огромная масса народа. И опять же у руководителей института возникли вопросы. А как они сюда попадают, эти люди? А у вас есть список приглашенных? Я говорю: «Да нет никакого списка». – «А как вы решаете, а кто будет там выступать?» Я говорю: «Да никак мы не решаем…». Но сам по себе факт-то необычный. То не зазовешь на какие-то… обязаловку на какую-то по каким-то собраниям, а тут народ валом валит. Уже что-то подозрительное, уже что-то непонятное. И хотя никто мне не сказал напрямую, что вот нам это не нравится, но меня оттуда в конце концов сократили по сокращению штатов.
«Московская трибуна» – политико-культурный общественный дискуссионный клуб, организованный в 1988 г.
, скорее, все-таки это… В Московском доме ученых вот мы создали «Московскую трибуну» – это тоже такой дискуссионный клуб творческой интеллигенции, научной творческой интеллигенции. Тоже регулярно, каждую неделю там проходили эти встречи. Ну, и они тоже, по крайней мере, в Москве о них знали вот в академических институтах, учебных институтах о них знали, об этих встречах, и шли туда с интересом. И я думаю, самые известные на то время гуманитарии, они там и выступали, они приходили и в качестве слушателей, в качестве участников. И потом Дом науки, он все-таки располагал, там были встречи потом еще и такие кулуарные встречи, беседы и так далее. Люди с огромным интересом… Потом я оказался одним из организаторов общества
«Мемориал»
«Мемориал» – международное историко-просветительское, правозащитное и благотворительное общество, изначально ставило перед собой задачу изучения политических репрессий в СССР, образовано в 1989 г.
. Там был и
Сахаров
Андрей Сахаров – физик, академик АН СССР, диссидент, народный депутат СССР (1989 г.)
Андрей Дмитриевич… я сейчас не вспомню, вот он был, и мы были вместе как бы с ним вот организаторами этого общества «Мемориал». Это тоже, в общем, целая эпоха. Конечно, сейчас все это уже как-то уходит в прошлое, вот немножко даже забывается, а тогда были такие очень жаркие дискуссии. Потому что вопрос ведь как стоял. «Мемориал» ставил с самого начала задачу – увековечить память о жертвах сталинских репрессий. С самого начала встал вопрос: а что считать сталинскими репрессиями? Значит, вот репрессированными считать только тех людей, которые во время Сталина были, или, может быть, и захватить ленинское время. В частности, вот писатель
Волков
Олег Волков – писатель, провел в сталинских лагерях и ссылке 25 лет, в начале 60-х гг. XX в. написал автобиографию «Погружение во тьму», изданную в СССР в 1990 г.
, который больше всех отсидел, по-моему, лет 30 он в сталинских лагерях, он как раз говорил о том, что, собственно говоря, начало этим репрессиям, политическим репрессиями и беззаконию положил Ленин. А вот в те годы еще, в конце 80-х годов, Ленин вот с этой точки зрения, с точки зрения критического упоминания этого имени это было имя-табу. И как бы лейтмотивом, что ли, даже творческой интеллигенции в то время была такая тема: плохой Сталин, хороший Ленин. И, скажем, весь Михаил
Шатров
Михаил Шатров – советский драматург, сценарист
, он был именно на этом. А он не один. Он писал вот свои пьесы, и сама эта тема была, что, дескать, вот при Ленине все было хорошо, а со Сталина началась другая эпоха. Поэтому дискуссии на вот этих собраниях общества «Мемориал», они приобретали острейшее политическое звучание, не только, так сказать, касались исторической памяти. И они тоже приковывали к себе огромное внимание. И мне приходилось вести вот эти дискуссии все, потому что там страсти бушевали, я вам скажу, просто… Это было очень трудно, потому что приходили туда люди, отсидевшие в лагерях, люди, которые еще были не реабилитированы, и у этих людей была как бы своя правда, выстраданная, и они с нею приходили туда. И они находили отклик у других людей, которые так же собирались. Поэтому вот все такие споры, они, в конце концов, переливались естественным образом в выяснение вопроса о том, а что такое эта советскость и что такое советские годы вообще. Почему они, какова их причина, какова их суть. Дело в том, что ведь даже вот мне, как историку уже, и в журнале «Коммунист», а я там выступал на собраниях, общих собраниях редакции, ведь приходилось выступать с докладами и говорить, доказывать, вернее, что так называемое буржуазное обществоведение, как и историческая наука, являются науками. То есть ведь как бы общепринятой концепцией или мнением было такое, что, так сказать, вот это все, что буржуазное, относящееся к обществу и человеку, – это, как бы сказать… это некая груда фактов, куча фактов, что буржуазное означает неспособность осмыслить и неспособность проникнуть в суть вещей, вот примерно таким образом. А я пытался доказать, я-то это доказывал на материале главным образом истории исторической науки, что это вовсе не так, что так называемая буржуазная историческая наука, степень ее научности с точки зрения постижения выбора предмета. Они же нашли предмет науки – человек во времени и в обществе. А не события, не войны, не династии. Вот примерно какой они ставили принципиальной важности научный именно вопрос, то есть предмет, то есть вопрос о предмете науки как способе познания. Но это же приходилось, собственно говоря, и делать собраниях общества «Мемориал». И когда встречаешь как бы сопротивление, противодействие, ответ на такую реакцию, дескать, марксизм-ленинизм – это и есть вершина научности, ведь этого мнения, этой позиции придерживались, а уж насколько искренне кто – другой вопрос, но, по крайней мере, вот те, кто нам противостояли. И мы видели, что эти же люди, как правило, они противостояли потом и тогда, когда обсуждался вопрос о каких-то проблемах нашей современности, вот на момент организации и Первого
съезда народных депутатов
Съезд народных депутатов СССР – высший орган государственной власти в СССР (1989–1991)
. То есть как бы само собой получилось это вот перетекание научных интересов в общественное… ну, в политическое. Дело в том, что в политике как таковой я не был никогда, потому что я занимался на общественных началах, я оставался все-таки ректором всегда этого Историко-архивного, а потом Гуманитарного университета. Когда вот уже стали организовывать движение «Демократическая Россия», здесь уже сказать, что это не политика, нельзя, конечно.
