XX съезд КПСС (14-25 февраля 1956 года). На съезде первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях»
Нет, ну у меня детство, конечно, началось в Москве. Я родился в Москве перед войной, в 39-м году, в простой рабочей семье. Наши корни, как говорится, корни моего деда, моей бабушки, прабабушки — они все лежат в Смоленской области, вот, здесь ну ближе Гжатск, вот, и Вязьма. Это вот эти вот два… два города, которые дали нам предков. Они где-то в начале… в конце 19 века приехали в Москву, вот, здесь жили. Ну вот, в 39-м году мама вышла замуж, вот. Отца призвали, он меня… ну, я родился в феврале 39-го, его в 40-м году призвали, и в 41-м году, в первые дни войны он погиб. Вот. И мама, в связи с тем что нас стали эвакуировать по приказу Сталина, спасая генофонд, все дети до пятилетнего возраста должны были из Москвы вывезены. И меня, маму и бабушку… Дед остался в Москве, он работал на военном предприятии, он остался, он уже был в возрасте, его не призывали. И они уехали в эвакуацию в Енаул, в Башкирии. Там формировались локомотивные дороги. Мама уже знала, что папа погиб. Она встречает на своем пути Шевченко Николая Ильича, и уходит с ним на фронт. И до конца, вот. У них была… это были специальные локомотивные бригады, которые что делали: они брали отсюда боеприпасы, вез… продовольствие и везли их на фронт. На… А с фронта вывозили раненых. Вот. Они несколько раз за эти годы, до 44-го года включительно, потому что, ну, почти до 45-го, потому что когда мы подошли к Кенигсбергу, там уже колея была другая, европейская. У нас своя — 1524, а у них — 1489. Поэтому… мама вернулась в Москву, и за это время они, наверное, раз семь или восемь были в окружениях, под бомбежками, в общем, прошли хорошую такую… Отец был просто сумасшедший железнодорожник, особенно что касалось вождения поездов. Вот, ну, можете себе представить, когда тебя бомбят, надо вести так, чтобы ни один снаряд не попал. Это умение тормозить, умение маневрировать, это же не дорога, как говорится, свернул и пошел, ну, в общем, он был, конечно, талантливый в этом чело… человек. И после окончания войны, в 45-м году его направляют в Латвию на восстановление вот… там всего этого хозяйства и становление железных до… ну, работы железных дорог. Он начинает работать там. Я, значит… Это идет все до 52-го года. Мы уехали в Латвию, там я пошел в школу, вот, почти закончил семь классов, и в октябре 52-го мы уходим… его пере… направляют в Курган. Это областной центр наш на Южном Урале. Пошли там спецпоезда, спецгрузы, которые нужно было водить доверенных людей, потому что там, в наш… в то время все проверялось. Я там заканчиваю школу… с одной четверкой, кажется, что-то я не дотянул там до медали, не помню, с кем я поругался… А, ну как с кем, с химичкой, конечно. Вот, и поступаю в Тбилисский институт инженеров железнодорожного транспорта, как бы продолжить направление, которое вложил в меня отец, которого я считаю вот отцом, он мне дал жизнь, все… мне дал жизнь один, а воспитал и вывел на дорогу он. Заканчиваю институт, в это время отец опять возвращается в Даугавпилс, туда же, в Латвию, вот, на работу. Я заканчиваю и получаю направление… ну, у меня… я был такой хороший вроде человек, как бы считалось, мне дали: выбирай куда. Была путевка именно на Прибалтийскую железную дорогу. Тогда так, на Латвийскую железную дорогу. И я поехал и приехал в Даугавпилс, вот, к родителям. Там большой локомотиворемонтный завод был, вот, один-единственный в Латвии, да, пожалуй, на всю Прибалтику. Я начал там работать, вначале помощником мастера, потом технологом цеха, ну, как в то время… К сегодняшнему дню мы возвращаемся: сейчас вы, наверное, в прессе это чувствуете, что у нас получился перебор гуманитариев, у нас получился перебор юристов, экономистов, а инженерных кадров… А в то время уже… ну, по инженерным кадрам это было еще заявление еще довоенное наше партийного руководства, что инженерные кадры многое решают. И начался подбор для организаций всевозможных. И КГБ смотрело, вот, и смотрели другие органы, ну в том числе и ком… партийные. И меня пригласили, значит… возглавить комсомольскую организацию города Даугавпилс. Меня избрали вторым, я на заводе поработал всего год. И вот началась моя как бы, как говорится, политическая карьера. В 63-м меня избирают вторым… первым секретарем, и в 68-м году вот эта комсомольская организация, которая… которую я возглавлял до декабря 67-го года, получает орден Трудового Красного Знамени, она одна-единственная в Латвии была, ну так и осталась, теперь это там… это теперь уже для них не главное, вот. Потому что была ударная всесоюзная комсомольская стройка у меня, вот, в городе — Даугавпилсского завода химического волокна, мы ее очень удачно построили, сдали… Ну, за вклад ребят… там не было у нас ни одного, как раньше говорили, что на комсомольских стройках только уголовники работают, у нас не было ни одного уголовника, естественно. У нас были люди со всего Союза, вот, и успешно она… Успешно завод был сдан, действительно, был флагманом химической промышленности одно время, ну, сейчас там уже ничего нет. В этом же городе я нашел свою супругу, вот, вот ровно через там пару недель у нас будет 50 лет совместной жизни, вот. Там же родилась дочь у меня, вот. И в 69-м году меня…сказали: ну, москвич, хватит болтаться по, значит, республикам, возвращайся-ка ты домой. И я вернулся в ЦК ВЛКСМ. Работал там долгие годы, потом уехал на Кубу работать, пять лет проработал на Кубе, в посольстве, вот. Вернулся, работал немного в ЦК КПСС… в ЦК ВЛКСМ, а потом в 85-м году, в период перестройки, меня пригласили вот в ЦК КПСС. И я.. и вот началась моя уже такая непосредственная работа, с которой я вот с 85-го года связан, с первого визита, подготовки первого визита Горбачева во Францию. И вот я с Горбачевым так прошел этот путь с 85-го по 91-й, по 25 декабря, когда я вывел его из Кремля. Потому что многие сейчас рассказывают, что они выводили… Никого не было, была вот Маша только, не… не наша, не российская, была из CNN, одна всего компания, которая нас сопровождала, наш выход. Никого уже даже близко не было. Вот. Но через неко… несколько времени, значит, от имени Бориса Николаевича меня пригласили возглавить, значит, Службу протокола первого президента, потому что там были проблемы. И вот с 92-го, с января 92-го и до конца его жизни, как говорится, я был все время с ним.
- Когда вы впервые начали отвечать именно за протокол?
Я попал в период перестройки, в 85-м году именно пришел в сектор центрального комитета партии, который занимался подготовкой и обслуживанием делегаций высшего уровня, как говорится, по приему их и направлению наших делегаций за рубеж. Поэтому у меня постоянно вот была вот эта вот… работа, она была полудипломатическая, поэтому я вот в эти годы, значит, ну, познакомился со всеми, в том числе и с Борисом Николаевичем, когда он приехал в Москву в 86-м году, потому что все руководители делегаций, когда они уезжали, они приходили к нам в сектор, ну, с… советовались, какие подарки взять, еще что-то… Так вот оно пошло, пошло, пошло, и когда… избрали президентом Горбачева, и встал вопрос о создании протокола президентского, это впервые появилось, ну вот остановились на мне. Было сделано предложение, и я вот возглавил эту Службу протокола президента Советского Союза, первого и последнего, ну, вы там сами прекрасно знаете, у нас время было очень мало, всего полтора года. Что-то успели сделать, что-то не успели, ну а уже потом становление российского протокола, это было непосредственное участие в создании его. Это вот, ну, как бы основная цель моей жизни, я считаю, что я ее выполнил.
- Почему Службу протокола президента СССР надо было создавать с нуля?
Ну, так чтоб было правильно понятно, значит, вообще не было по… не было понятия такого — служба протокола генерального секретаря. Его вообще не было. Если уже так идти так немножко в глубинку, конечно, было очень временами непонятно, особенно для наших зарубежных друзей и не друзей… А кто у вас главный? Генеральный секретарь или председатель Верховного Совета, или премьер… или председатель Совета министров. Они не понимали. Потому что у нас здесь действительно была направляющая вся — это был генеральный секре… генеральный секретарь. Но статуса политического, как в их понятии, понятии демократии, оно не существовало. Поэтому очень часто приходилось объяснять, ну, в принципе, потом многое понял. И не случайно, вы, наверное, если поднять… вы помните, пошли совмещения. Когда был генеральный секретарь, он же председатель Президиума Верховного Совета. Это было вот, ну как бы вот такого плана. А все работу как бы чисто протокольную, она возлагалась на МИД. Был мидовский протокол. Президентского… генера… протокола генерального секретаря не существовало. Вот почему вопрос встал, когда его избрали, почему стал вопрос о создании Службы протокола президента. Потому что уже была практика, где-то мы же ездили, встречались, президентские протоколы там и во Франции, и в Аме…и есть в других странах, а у нас этого, естественно, не было. Вот началось создание этого. Вот вам…
- Как вы создавали Службу протокола президента СССР?
Надо было набрать команду, надо было изучить опыт работы зарубежных и выстроить взаимоотношения, чтобы не прерывать никакой линии, потому что невозможно создать протокол без МИДа. И у меня была одна самая главная цель, она так у меня прошла красной нитью, все время, и сейчас, слава богу, так же они продолжают, что… Знаете, вот есть такое понятие, что за стенкой — это мое, а что по ту сторону стенки — это твое. Потому что охватить все — это невозможно, это надо создать большую коман… данную команду, а наработки документов, все — это уже международные, помощник по международным делам, я тут… мы занимались всеми этими вопросами совместно с МИДом. Готовилась программа, согласовывалась, все это шло. Я выезжал на подготовку каждого визита самостоятельно, и потом уже ехал вместе с лицом, которое возглавляло нашу делегацию.
- Какая поездка с Михаилом Горбачевым была самой драматичной?
Ну, Берлин, стена — вы знаете, драматические… драматических моментов оно было много, ведь вы можете себе представить: 89-й год, мы приезжаем на сорокалетие ГДР вместе с Горбачевым, стоим на этой центральной трибуне — он, а мы немножко там пониже, с членами делегации, членами Политбюро, с министром иностранных дел… Идет громадная вот эта вот как бы демонстрация, ХонеккерЭрих Хонеккер — руководитель Германской Демократической Республики (1971 – 1989) стоит, а все кричат: «Горби!» Это немножко, конечно, тогда создавалось.
Ну, я вам скажу, что, ну, Европа вся содрогнулась после этого, особенно когда началась перестройка, когда началась гласность. Ведь это все понимали вот, нормальное… нормальное явление, что в конце концов рушится железный занавес«Железный занавес» — информационный, политический и пограничный барьер между социалистическими и капиталистическими странами, рушатся вот эти вот цепи наши, которые не давали нам нормально с людьми даже разговаривать. Как вам объяснить? Прага. Идем по улицам, я иду вместе с сопровождением с Горбачевым, я после этого… У меня ни одной пуговицы здесь не было. Нас зажимали, и толпа, просто ошеломляло… И вот это вот, временами вот эти вот вещи, они не… у многих неправильно складывается. Все восторгаются: ох, как нас принимают! А глубже, нужно было немножко заглядывать вглубь… Они нас принимают, чего они от нас ждут и что мы им можем дать. Вот это вот момент, который, мне кажется, вот, в период перестройки он не был учтен. И мы не делали нормальных выводов. Вот это вот момент, который… он будет еще изучаться долгие годы, будут все… В принципе, мы все делали правильно. И от нас были все в восторге. А непосредственные действия результатов не давали. А в целом встречи… я еще раз вам говорю, я с Горбачевым проехал 42 визита, 42 визита я готовил. Я видел всю эту кухню, я видел, как это все делается, какое отношение, все это я видел, все было на моих глазах.
- Как менялся Михаил Горбачев за годы правления?
Ну, во-первых, давайте уж будем говорить так, откровенно: 85-й год, эйфория, да, конечно, у нас закончилась пятилетка пышных похорон, вот, у нас уже появился лидер, которому 54 года, а не 72 и не 73, и не 75. От которых уже многие устали. Он быстро набирал, он впитывал в себя как губка. Образование, которое он получил в Москве, оно было великолепно… Но в моментах он был временами… он очень многих слушал. У него был характер такого плана, что он всех выслушает, и ему хочется принять решение и этой стороны, и той, и, как правило, это получалось половина. И вот, вот тут мы где-то не нашли, не нашли вот этой увязки, не нашли, не услышали, может быть, даже голос того же Ельцина, который сказал: идем-то правильно, но перестройка-то останавливается, мы не делаем ничего. Сегодня вот у нас размышляют: да, может быть, надо было занять, надо было взять, надо было, значит там, продовольствие могли купить, деньги, оказывается, были… Сейчас очень много умных.
- Бывали у Горбачева неудачные встречи с руководителями других стран?
Вы знаете, когда визит закручивается, ведь…на визитах она, как вам сказать, отражалась нерешительность… Когда готовится визит, уже ты едешь, зная, зачем ты едешь. Если не готовы документы к подписанию, то и ехать не надо. Ну если уже есть он… Каких-то моментов, такого, что вот мы поехали — не подписали, у нас практически не было. Да, была трагедийная встреча в РейкьявикеВстреча на высшем уровне Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева и президента США Рейгана состоялась в Рейкьявике в 1986 г. Саммит в Рейкьявике считается началом конца холодной войны с РейганомРональд Уилсон Рейган — президент США (1981 – 1989). Она проходила очень тяжело. И одна сторона не могла точно высказать свои… и наши тоже. Но в принципе это был прорыв. Потом все это поняли, что, в конце концов, сидя и глядя друг другу в глаза, что-то мы поняли, что хотят они, что хотят… Как сегодня правильно говорит Владимир ВладимировичВладимир Путин — президент РФ (2000 – 2008, 2012 – н.в.), премьер-министр РФ (1999 – 2000, 2008 – 2012), это ва… это ваше, вы не отстаиваете свои эти вот… вам ну… нужно ПРО. Мы вам говорим, что оно, в данном случае оно будет вредить отношениям, надо вместе создавать. Ну, не хотят, ну, наверное, вот, но это уже, понимаете, вот именно позицию, которую мы просто выработали на анализе того, что происходит с американцами. Я провел с американцами больше 30 встреч, был участником встречи их. Начиная с 85-го года я постоянно слышу одно: все, мы приезжаем, мы снимаем Джексона — ВэникаПоправка Джексона — Вэника к Закону о торговле США принята в 1974 г. Она ограничивает свободу торговли со странами, препятствующими эмиграции, а также нарушающими другие права человека, Борис Николаевич покойный… как-то сидели мы уже, вот уже где-то накануне его смерти, да. Он мне говорит: «Владимир Николаевич, я ничего не пойму, уже Вэник умер, а поправка все еще осталась». Вот это, понимаете, вот постоянное, вот поиски чего-то, что вот их не устраивает. Ведь все это надуманное. Ну хорошо, сегодня Вэника вроде отменим, Магнитского«Список Магнитского» — список 60 российских чиновников, связанных с делом Hermitage Capital Management и смертью Сергея Магнитского. Составлен с целью ограничить въезд этих чиновников в США и страны Европейского союза сделаем, понимаете, список. Ну, ребята, если мы говорим о том, что… мы садимся и говорим: да, мы где-то в этом не правы, вы в этом не правы, давайте будем думать, как выходить, давайте будем это… Но нельзя же давить на всех и… Ведь создание так называемого многополярного мира — оно принадлежит опять же России. Потому что нельзя сегодня вот ходить с палкой. Походили, знаем, что это, чем это кончается.
- Горбачев был автором понятия «многополярный мир»?
Многополярный мир нет, я бы не сказал. О многополярном мире в… громко стали заявлять именно в 90-е годы, когда рухнул Союз. Вот, это уже была прерогатива Бориса Николаевича, он один из первых… могу ошибиться. Опять же, что бы это ни было, это было сделано, и разговор так вкрупную пошел на встрече с Цзян Цзэминем. И потом это так уже начало… по всем.
- Как вы оцениваете попытку захвата власти ГКЧП в августе 1991 г.?
Август 91-го годаГКЧП — Государственный комитет по чрезвычайному положению, самопровозглашенный орган власти СССР, совершивший в августе 1991 г. попытку отстранения Михаила Горбачева от власти — это, в принципе, непродуманное, скрытая борьба внутри руководства. Чтоб не ошибиться, июль месяц, Михаил Сергеевич улетает с Внуково, отправляем его в Форос, он летел отдыхать. Я полетел сюда, на Валдай, в санаторий. На Валдае там есть государственная дача, на Валдае через некоторое время оказался ЛукьяновАнатолий Лукьянов — доктор юридических наук, председатель Верховного Совета СССР (1990 – 1991), все было готово к подписанию союзного договора. Все было. И протокол был составлен, все, и все шло как бы, ну, вот… Но борьба шла, борьба шла… Поймите, расширялись, ну, условно, права наших так называемых республик внутри РСФСР — их было больше всего. Ну там у нас, где были еще эти так называемые автономные… автономии. Была Абхазия, была Аджария, кого там еще были, дай бог памяти, а, Нахичевань, Карабах — автономии были в Азербайджане, ну и, пожалуй, все. Остальные все были у нас как бы союзные. И сравнивая, и пошла вот эта вот мура. Одного устраивало, другого не устраивало, третьего не устраивало, и опять у каждого было… Но каждый носил уже в себе: хм, а почему бы не быть самостоятельным? И знаете, после долгого раздумья, когда все это произошло, я же видел всех, в глаза видел их, в Огаревском процессеНовоогаревский процесс — процесс формирования нового союзного договора из-за назревшего кризиса между союзными республиками, начавшийся в апреле 1991 г. Получил свое название от резиденции Михаила Горбачева в Ново-Огарево потом участие, в совещаниях… Ребят, все, даем вам всем по самолету, строим вам почетные караулы в каждый раз прибытия в Россию, ну, в Москву, стелем красную дорожку, проходит почетный караул… И мне кажется, им больше ничего в то время не надо было. Потому что вот это вот пена, которая пошла, самостоятельности, ни на чем в принципе не продумана, не посмотреть в будущее, а что произойдет, как будем развязывать узлы нашей всесоюзной кооперации. Когда у нас, например, там, ну в той же, условно, Латвии собирается этот, РАФ, а запчасти чуть ли не на Дальнем Востоке. Или металл там из Липецка или еще откуда-то. Об этом никто не думал. Все думали: все, раз… Ну конечно, подогревал Запад, это естественно, ему нужен был развал Союза, тут пускай, как бы ни хотели, сейчас начинается, такое модное есть у нас выражение, что во всем виновата Америка. Я никогда не буду поддерживать этого, но в деле разрушения… Я еще был, как говорится, совсем мальчишкой, мы в Кургане жили, и умер Сталин, это был 53-й год. И естественно, все мы, кто имел технику, а у папы всегда была самая современная, вот появился новый телевизор — он у нас, появился комбайн — он у нас, появился транзистор — он у нас. И мы, конечно, слушали «Голос Америки» «Голос Америки» — американская радиостанция, вещающая на 45 языках мира, во время холодной войны была основным источником свободных новостей из СССР и об СССР. Я никогда не забуду выражение: умер Сталин, умерла эра Сталина. Они уже все это… было, у них просчитывалось. Просчитывалось не в плане того, что, как говорится, похоронили человека, а то что будет, что потом пошло… Заявления многих наших «друзей» в кавычках, как они оценивали все эти вещи, как работал институт Соединенных Штатов Америки, так называемый… У нас был Институт США и Канады, а у них, соответственно, был такой же вот Институт советологии, который очень здорово занимался, очень все это изучал, и они, конечно, тут нас в какой-то степени, может быть, даже и опередили. Может быть, с точки зрения того, что они видели немножко вперед, что все-таки трудно будет удержать… И это нужно было делать выводы, именно вот что положила Прибалтика. Было ясно, что они будут уходить. Ребята, колонии сыпались. Нет проблем. Распалась одна империя, вторая. На своевременном этапе… та же Великобританская. Но. Вот давайте садиться будем, вот в этот год будет это, в этот будет это, вот тут будет так, за это вы заплатите, за это нужно вот... это забирайте, это вот… И идет процесс длительный, а у нас сразу ба-бах — мы самостоятельные. Ну и что? Ну и что дальше? Я приезжал, у меня мама до сих пор живет, ей, слава богу, 93-й год пошел, я вообще-то счастливый в этом отношении человек, она живет в Даугавпилсе. И вот город, индустриальный город, второй город после Риги, он, он лег. Все, заводы союзные были: локомотиворемонтный, завод «Мотовелоцепь», химического волокна — все… встало. А «Атмода»«Атмода» — национально-освободительное движение Латвии. Слово «атмода» переводится как «пробуждение», поэтому освободительную борьбу латышей часто называют Латвийским национальным пробуждением так называемая ихняя, она восторгалась вот этой свободой. А потом дошло до того, что в Юрмале ни одной лавочки не осталось, потому что топить нечем было. Они уже эти лавочки ломали и топили, как говорится, тепло доставали себе. Вот эти моменты — они были не продум… Это была вот эта пена, понимаете, она была у всех. Потом, со временем начало, а потом уже, ну, понеслось, и оправдывать свои временами, оправдывать свои неуспехи в чем-то и получать помощь за счет того, что заявлять, что Грузию мы оккупировали. Ребят, я учился в Грузии, я знаю, что такое Грузия была в советское время. Дай бог бы нам бы сейчас так жить, как они тогда жили. Да, если брать в историю, если брать лопату, ковырять, как приходили к власти в 18-м там, в 17-м году, какие там были движения — да, там были какие-то, естественно. Но заявлять о том, что Тамара-царицаЦарица Тамара — грузинская царица (1184 – 1209/1213). С ее именем связан «золотой век» Грузии была без головы, когда шла на спасение своей страны от Туретчины и так далее, это ж тоже надо быть сумасшедшим.
- В чем, на ваш взгляд, была цель ГКЧП?
ГКЧП хотели остановить то, что было. Они боялись, что, если будет подписан договор, будут условия, то надо будет, ну, как бы равноправно одного представлять, другого, третьего. Многие из них теряли свои, видно, позиции. Мне единственное, кого жалко, я вот с которым прошел, мы были коллегами: я был первым секретарем Даугавпилсского исполкома комсомола, а Борис ПугоБорис Пуго — министр внутренних дел СССР (1990 – 1991), член ГКЧП был первым секретарем Пролетарского райкома комсомола города Риги. У нас всего два года разницы, как говорится, в возрасте, он постарше меня был. Я знал его, и так у нас пути с ним переплетались: мы и в ЦК ВЛКСМ, потом и в ЦК партии встретились. Как Борис попал в это, для меня это просто. И ушел он из жизни достойно, потому что он понял, что была сделана ошибка. Они думали: раз он не принимает меры, давайте попробуем вот таким вот вариантом, отстраним его от власти. Почему не хватило силы у партии в целом, для меня непонятно. Это можно было сделать спокойно на партийном съезде. И вот тут же, не так давно, как говорится, избирали на всеобщем голосовании президентом. Не общим, не всенародным, а на Съезде народных депутатов. Это, кстати, тоже одна из ошибок: если бы всенародно избрался, было бы немножко по-другому.
- А как вы лично провели 19 августа 1991 г.?
Я 19 августа был в этом, я 19 августа был на Валдае как раз. У нас интересно произошло, Вера до сих пор, моя супруга, с ума сходит. Мы 18-го числа вечером, перед отлетом, сидели, значит, с одним хорошим нашим другом, и просто пошли разговоры за политику: что будет. И я говорю: сейчас, в этом варианте, может быть все, вплоть до того, что в любое время может так все грохотнуть, что мы и не разберемся. Ну, разошлись где-то часа в два ночи, что ли. А утром он мне звонит из соседнего коттеджа: «Владимир Николаич, так ты все-таки знал, что будет?» Я включаю телевизор — там пошло «Лебединое озеро» и пошло вот это вот. И я сразу же вызвал машину в Бологое, оно ближе всего, на электричку и в Москву. А тут в Москве уже меня моя машина встречала. Я приехал, естественно, к руководству. БолдинВалерий Болдин — народный депутат СССР, руководитель Аппарата президента СССР, сторонник ГКЧП, в принципе, руководил, как руководитель аппарата. То, что все было продумано, — глупость. Меня не допустили к разговору по спецсвязи. Девчонки меня по голосу знали все, они говорят: «Владимир Николаевич, не можем — команда не соединять ни с кем». Я не мог дозвониться до Болдина — что мне делать? Я беру телефон городской, набираю и слышу голос Болдина: «Привет». Я говорю: «Что делать?» — «Приезжай, разберемся». Вот и все. Поэтому эти разговоры, что перекрыли, кому-то что-то замкнули, отомкнули — да ничего не было. Отомкнули одно место, но не больше. Приехал. Я 22-го пришел на работу к себе в кабинет, вот. Начали, значит, пришли тут некоторые товарищи ко мне. У меня кабинет был на Старой площади, в Кремль я не переезжал, потому что там генеральный, мне было удобнее. Приходят ко мне и говорят: «Убирайтесь отсюда». Я говорю: «Вы куда пришли? Вы куда пришли? Вы пришли в кабинет руководителя протокола президента. Президент жив. Вот когда его не будет и он мне скомандует, куда идти, я никуда не уйду».— «Нет, очищайте здание, он подписал, что партии...» — «Пожалуйста: дайте мне возможность, я тихо-спокойно завтра...» Я тихо-спокойно завтра ушел в Кремль, было предоставлено помещение, я переехал туда со всей своей командой.
- Мог ли оказаться успешным Новоогаревский процесс?
Можно было договориться, можно было договориться о подписании экономического союза, очень внимательно, на чем и настаивал Борис Николаевич. И политический тоже можно было. Но его только, этот Огаревский процесс, как говорится, может быть, надо было начинать чуть раньше, чуть раньше. Но после путча, когда вот это случилось, тут Огаревский процесс попал в тупик уже, извините.
Вот это было все в Огарево: регулярно собирались все, садились за общий стол, все первые лица республик, и обсуждалась каждый раз, обсуждалась одна, вторая, третья проблема. Находили, потом расходились — опять, через день опять все сначала. Тяжело шел, много было. Надо было, может быть, решительнее меры принимать по моментам. Это у Бориса Николаевича есть вот характер: сидели, договорились — раз, выполнили, нет — нечего откладывать. Ну, вся эта балалайка тянулась, видите, струны все брым-брым-брым, а стояли на месте, двигались очень плохо. А потом это так вот получилось. Потом, может быть, заигрались в плане, я тут не могу сказать, это я не беру на себя, видно, какие-то расстановки кадров пошли, какие-то вещи стали достоянием отдельных товарищей: что он в эту кадровую обойму не попадает, и началось (нрзб), пошло-поехало, как это всегда бывает у нас.
Нет, я не был, у меня технически не получилось именно встречать его в этом, в аэропорту. А после возвращения, на следующий день, когда он уже вышел на работу, мы с ним встречались и начали готовить визит. У нас еще визиты были, мы еще ездили по миру.
- В августе 1991 г. уже было понятно, что конец СССР неизбежен?
Нет, ну, естественно, все понимали, что... Ну, была надежда только одна — на какое-то количество республик, которые не поддержат. Но когда Украина проголосовала окончательно, то стало ясно — все. Для него, может быть, какие-то надежды, но мы в окружении знали, что это со дня на день может произойти.
- Были хоть какие-то шансы сохранить президентство Горбачева и сам СССР?
Да мечтать-то не вредно. Я вот убеждаюсь, уже, слава богу, прошло 20 с лишним лет, видя развитие и как люди ищут: внутри у каждого что-то кипело, и то, что он должен был разрушиться, это уж точно. Другое дело, еще раз возвращаясь, это можно было продлить на два, три, четыре, а может, даже на десять лет и постепенно расходиться цивилизованно, все как положено, а не, как говорится... Это еще слава богу, что пошло без больших кровопролитий, как говорится. Это просто чудо какое-то, это чудо нашего народа, это чудо наших, ну, может быть, на местах таких людей, которые сдерживали всю эту, не разжигали эту колотиловку. А если бы мы начали колотить бы: «Ах, вы уходите» — условно говоря, отсоединились молдаване или Грузия, ну, давайте будем гнать их из Москвы или откуда-то. Слава богу, что этого не произошло, что не было гражданской войны.
- Последние полгода 1991 г. были трудным периодом для Михаила Горбачева?
Трудно. Он все время был в переживаниях, в поисках. Он был довольно скрытный человек. Ну, были у него какие-то отдельные вещи на откровенности, наверное, с такими людьми, как ЧерняевАнатолий Черняев — помощник Михаила Горбачева по международным делам (1986 – 1991), МедведевВадим Медведев — экономист, член-корреспондент АН СССР, член Политбюро ЦК КПСС (1988 – 1990). По настроению, когда что-то готовилось, он уже чувствовал, что это идет с каким-то напрягом, не с таким удовольствием. Ну, чувствовалось, что ему тяжело дается. Ему действительно давалось тяжело, потому что он по характеру своему не агрессор, его нельзя обвинить, у него было власти полно — вот уж кто мог атомную бомбу бросить, так это он, никто бы тут ничего не мог бы сделать. Постоянно думал об этом, и в разговорах, когда с ним говоришь, он постоянно об этом думал. Он боялся крови, потому что все-таки вырос он в станице, знает, как станичники временами, когда их разгневаешь, что они делают. Поэтому, видно, у него в характере была вот эта заложена осторожность и боязнь и какая-то такая... человеческое качество, я бы сказал, да. В принципе, он, кажется, все правильно, но не мог он найти языка, мне кажется, с людьми, которые более остро были направлены на эти вопросы, может быть, обходил какие-то углы. Но уже на это ответить может только он сам.
- Как прошел последний день президентства Михаила Горбачева?
Ну как происходило. Когда все уже из основного кабинета было как-то там... там и вывозить-то было особенно нечего, там документы, все... 25-го числа было поставлено условие, что на следующий день уже приедет Борис Николаевич в Кремль, нужно было освобождать. Собрали вещи, чемоданы, ребята понесли, а мы пошли с крылечка на Дворец съездов, как он раньше назывался, и по Коммунистической туда, дальше, к Боровицким воротам. Тогда улица Коммунистической называлась. Шли, разговаривали, девушка из CNN нас снимала. Около решетки мы расстались с ним. Он сказал: «Я позвоню», так и не позвонил. Я уехал, он уехал.
- О чем вы говорили с Михаилом Горбачевым в последний день его пребывания в Кремле?
Ну, мы говорили... у нас разговор... ну что, по коридорам мы шли: «Ну, последний раз тут идем, трали-вали». Потом, значит, вышли когда на крыльцо, шли же елки уже детские, там народ к нему подходил, довольно очень так с ним по-хорошему, ничего не скажешь, не было никаких там выкриков. Шли, обсуждали, говорит: «Видишь, народ понимает, а мы народ, наверное, не поняли». Такого плана чисто. Я ничего не навязывал, потому что я понимал, что на душе там скребет. Поэтому шли и шли, как говорится, дошли и расстались.
- Как складывались отношения Михаила Горбачева и Бориса Ельцина как президентов СССР и России?
Отношения соответствовали тому, что, как говорится, происходило. Борис Николаевич, если он объявил и стал президентом России, он, естественно, стал сразу, надо было разбираться, что российское, что не российское, требовал к себе внимания, и со стороны... Ну как вам сказать, в процентном отношении: должно быть столько-то министров от России... Ну он добивался самостоятельности, и неслучайно потом Россия стала правопреемницей, потому что другие бы просто не потянули. Никто не возражал, как говорится, потом начали делить, у кого какой гектар отняли и почему мы не делим посольство во Франции на две части — для одних и для других. Вот тоже подход
- Как вы познакомились с Борисом Ельциным?
Первая встреча у меня была с ним, когда он готовился к поездке в ФРГ на съезд партии. Он пришел к нам в нашу кладовую, где мы выставляли подарки, он так внимательно рассматривал, что взять, что не взять, почему подготовили это, почему не это. Вот такая у нас была первая встреча. А потом, когда уже Огаревский процесс пошел, я же все время был при... не только Огаревский, но и все мероприятия, которые проводились, приезжали... Было ж такое у нас: члены Политбюро провожали же. Борис Николаевич, когда не стал членом Политбюро, он не приезжал на проводы и встречи генерального, когда он уезжал за границу, а так они же все приезжали, там общались. Вот такое общение было. Но я чувствовал, что где-то он так присматривался ко мне и его службы присматривались. Потому что неслучайно ровно через два дня мне было предложено возглавить протокол Бориса Николаевича.
- Как вам сделали предложение возглавить Службу протокола президента РФ?
Ну как происходило. Мне дается сигнал: Петров Юрий ВладимировичЮрий Петров — руководитель Администрации президента РФ (1991 – 1993) как руководитель аппарата, говорит, что есть предложение рассмотреть твою кандидатуру, это согласовано с Борисом Николаевичем. Я говорю: «Извините, но у меня команда». А я был утвержден сразу 25-го, когда все эти документы были подписаны о ликвидации Советского Союза, был создан так называемый Комитет по ликвидации аппарата президента, я был членом этого комитета, и согласно этому распоряжению, новому указу, я должен был, как говорится, найти работу себе, чтобы претензий не было потом ко мне, и устроить всех своих работников, которых у меня было тринадцать. Но у меня была половина МИДовских, половина этих, потому что я брал с МИДа дипломатов, а на хозяйственную такую работу, на обслуживание, я брал ребят из других организаций. Ну, я их отпустил, как говорится, в отпуск, и мне нужно было до 30 марта все это дело закончить. Поэтому я сказал: «У меня команда, я если иду, то с командой». Мне было сказано, что это многовато. Ну многовато и многовато, и все. А прошло первое, второе, третьего, после праздников, мне опять звонят: «Приезжай, пиши распоряжение, по тебе указ почти готов, поезжай и сколько надо бери». Это было сказано БНом. Ну, я приехал и всех их вернул, и пошли, и 20-го числа уже мы начали, меня утвердили, января, а в конце, 29-е, 30-е, первое, у нас начался один из самых тяжелых визитов, который был первым: мы пошли по маршруту Москва — Лондон, Лондон — Нью-Йорк, Нью-Йорк — Вашингтон, Вашингтон — Монреаль и домой. И все за четыре дня. Это встреча была с руководством Англии, потом выступление Бориса Николаевича в ООН, после этого у нас такой официальный визит краткий в Америку, в Штаты, в Вашингтоне, и, соответственно, в Канаду. Вот так вот мы пропилили.
- Вы подготовили визит Бориса Ельцина в Великобританию за первые несколько дней работы?
Да. Ну а что, подумаешь. Но тяжело было, потому что команда новая, новые люди, новые подходы, надо уже было самому перестраиваться в какой-то степени. Ну и самое главное, чтобы было понятно, для организации и четкости работы Бориса Николаевича. Но я уже к этому времени имел один интересный опыт встречи, была с шефом протокола Госдепа. У них, у американцев, тоже, у них функции шефа протокола на выезде, как правило, осуществляются... у них нет прямого шефа протокола президента США, нет такого понятия, он каждый раз назначает кого-то из помощников, который едет и готовит визиты. А вот этот весь механизм переговоров, где куда идти, где жить, где что, все это на Госдепе. И вот госпожа РузвельтЭдит Рузвельт — внучка президента США Теодора Рузвельта (1901 – 1909), была замужем за советским разведчиком и дипломатом Александром Барминым, получившим политическое убежище во Франции в 1937 г.,, это внучка того Рузвельта, 1900-х годов, были мы у нее на квартире, очень такой хороший, добрый прием, такая обстановка, конечно, историческая, она сказала: «Владимир, если хочешь быть хорошим шефом протокола, ты должен получать указания от лица, с которым ты работаешь, а не через кого-то. Потому что, как правило, потом будут какие-то интерпретации, и ты не поймешь, где что». И вот с 92-го после этой первой поездки до середины 93-го удалось сделать так, что Борис Николаевич сказал: «Вот есть Шевченко, есть протокол, и прошу больше никогда в эту епархию не лезть». Или только с его резолюции. Вот мы выстроили такие отношения. Он прекрасно понимал, что я никогда не лез ни в какие дела чужие, в свои не допускал. И особенно после того, как он был избран на второй срок, с 96-го года, рабочий день начинался: он заходил в свой кабинет, нажимал кнопку и спрашивал, где Шевченко. Ему был ответ: «Он здесь». И до конца, когда он уже уезжал, мы прощались, он поехал, я тогда мог прийти к себе в кабинет, тоже там что-то сделал и уезжал домой. Так вот.
- Каков был круг ваших обязанностей?
Ну объем какой: это, во-первых, подготовка, во-первых, по графику, с кем он встречается. Вот день начинается: прием министров, если это международное мероприятие, значит, прием главы государства или министров иностранных дел какой страны, вечерние обеды, ужины, посещение театров, поездки по стране, поездки за рубеж. Если вам все рассказать, то это... у меня были моменты, когда я, откровенно говоря, а мне ж надо было подготовить его визиты, мы с ним в 57 поехали, это не считая стран ближнего зарубежья, имеется в виду СНГ. У меня было два чемодана: я приезжал, клал этот, брал другой, с чистым бельем и другим костюмом, и улетал. Вот такая вот работа была на протяжении до 2000 года. А после этого, конечно, уже было полегче, нас было где-то пять, семь-восемь поездок в году, но режим у нас был тоже такой же: регулярные встречи, подготовка ему документов, чтобы он был в курсе событий, позвонить, приехать, все время шло через меня, через меня все контакты шли.
- Какова была иерархия в Администрации президента РФ и какое вы в ней занимали место?
Ну как. Я был произведен в ранг помощника президента, естественно, подчинение непосредственно Борису Николаевичу, но общее руководство было до 96-го года — у нас был первый помощник, Виктор Васильевич ИлюшинВиктор Илюшин — первый помощник президента РФ (1992 – 1996). Он собирал там планерки, задания, трали-вали. Но я был немножко в свободном полете, потому что они знали, что я все время занят подготовкой его. Я готовил материалы, с чем-то соглашались, с чем-то не соглашались, принимали и единым мнением уже доносили Борису Николаевичу, он ставил последнюю точку. А после уже 96-го года я очень мало работал с главой, до 96-го года я практически с руководителем Администрации — ну, здрасьте, до свидания. Уже после, когда было перестроено, тогда все планерки были, которые проводил ЧубайсАнатолий Чубайс, Валентин Юмашев, Николай Бордюжа, Александр Волошин — руководители Администрации президента РФ в период с 1996 г. по 2000 г., потом Валентин Борисович, Александр Стальевич еще у нас был, Бордюжа, был такой вариант: я присутствовал, естественно, общую обстановку докладывал, что у нас вот там на неделю планируется, но если раздавался звонок, что Борис Николаевич выехал, то я поднимался, говорил: «Ребята, спасибо» и пошел им заниматься от начала и до конца. Ну, конечно, я ставил в известность руководителя Администрации по всем нашим движениям, чтобы они были в курсе, они звонили мне: «Включи этого или выключи этого, переговори с Борисом Николаевичем по этому». Вот такого плана.
- Часто чиновники, бизнесмены, политики через вас пытались попасть на прием к Ельцину?
Нет, у меня это не проходило, я в этом плане, значит, были звонки — пожалуйста, к руководителю Администрации. Если он дает мне задание, то я уже смотрю время и тогда уже говорю: «Борис Николаевич, что у вас получается?» Но я ему делал графики. У нас международный график делался минимум на три месяца, месячный график он рассматривал и недельный, потому что коррективы всякие вносили. Поэтому он все время был у нас в курсе дел, и, конечно, руководители Администрации все это дело контролировали, и носили, и договаривались совместно. Если какие-то были, он мог меня... Бах — я за рубежом, меня нету. Борис Николаевич, естественно, дает команду: «Поставьте в график такого-то», я потом на месте вижу, что будет, я уже тогда готовлю ему все, что необходимо, чтобы вовремя он прибыл, чтобы вовремя была проведена эта встреча, подготовка. А материалы, соответственно, готовила каждая служба, я в эти дела не лез, хотя с этими материалами знакомился, может быть, с чем-то я был не согласен, но это была не моя прерогатива.
Он мне говорил: «Ну ты даешь, блин, никогда вот никого ни в чем не обвинил, никогда не лез в чужие дела». Я говорю: «Борис Николаевич, а как же я могу лезть?» Я только защищал, если он говорил, что этот вот такой-сякой, я говорил: «Не будем спешить — недавно только назначили». Он говорит: «Ты прав». Потом проходит какое-то время, он смотрит на меня, он спрашивает, у него было такое выражение: «Попал?» — «Не, не попал». Улыбались. У нас было достаточно моментов. Я в любое время мог зайти, остановить встречу, если нужно, если она затягивается. У меня были права сумасшедшие в этом плане: с кем бы он ни говорил, открывай и заходи. «Но у вас же Клинтон там!» — «Ну и что, что он, тебя не видел, что ли?» И даже за рубежом. Их охрана говорит: «Мы не можем». Ну вы не можете, а я могу, мне надо к нему. Они все это понимали.
