Интервью с Людмилой Пихоя
Мне в этом плане себя упрекнуть особенно не в чем, потому что бывали иногда такие тяжелые моменты, скажем, вот
, когда выводили наши войска из Берлина, ох, как было тяжело. Чудовищно! Но тексты, которые мы подготовили, они, – ну, не по моим оценкам, а по оценкам, скажем, других людей – были безупречны. По сути дела, если говорить об этой стороне дела, то получалось, что мы находились на мероприятии, которое свидетельствовало о нашем поражении, с советской точки зрения, да. Мы выводим свои войска из тех территорий, которые завоевали наши родители, деды там и так далее в годы Великой Отечественной войны. И выводим, по сути, в голую степь. Очень многие из них вообще потом в палатках жили. Когда им там потом предоставили квартиры и прочее. Это был в моральном плане очень тяжелый момент. Но мы так подготовили тесты, у нас были такие… Это надо уже отдельно просто разговаривать на эту тему и вспоминать. Чтобы не получалось, что мы убегаем, поджавши хвост, понимаете. Мы все-таки рассказали о том, какую роль сыграли советские солдаты, вообще когда оказались там, в Германии, что такое
и что такое потом падение этой Берлинской стены. То есть правильно расставили все акценты. Мы даже, знаете, был даже такой эпизод, есть такой один в президентском пуле уже довольно немолодой журналист… сейчас забыла его фамилию, ему было больше 60 лет. Вот когда мы уезжали в Берлин, он мне сказал: «Слушай, если ты напишешь текст, где будет вот эта сторона правильно все выверена, хорошо рассказана, я встану перед тобой на колени». Я говорю: «Ну, можешь уже сейчас вставать, потому что я уже знаю, что мы примерно напишем». Вот. Но когда мы готовили этот текст, мы… как же его фамилия? Терещенко или что-то такое. Когда мы готовили этот текст, мы приглашали специально журналистов, которые работали в военную пору, вот которые были фронтовыми журналистами, которые потом писали воспоминания. Нам важно было не просто написать материал, особенно на 9 Мая мы их часто приглашали, но вот и на вывод войск из Берлина. Нам важно было слова той эпохи из них вытащить, чтобы можно было их использовать в тексте, чтобы это было понятно. Тем более что Борис Николаевич в возрасте был человек, он понимал эти слова, он их принимал. Вот мы очень много с ними встречались. Мы встречались с историками военными, чтобы правильно все оценить и понять. Мы работали с Институтом США и Канады, мы работали с сотрудниками Института Европы, со всеми из них консультировались. И подготовили тексты, очень приличные, там было большое выступление, потом было выступление уже на… вот у этого памятника солдату нашему в Берлине. Вот. Ну, довольно много текстов было, пять или шесть. И когда мы приехали, этому журналисту пришлось передо мной вставать на колени при всех своих товарищах. (Смеется.) Он сказал: «Да, да, ты выиграла. Я слышал то, что я хотел услышать. Молодец!»
Берлин
Визит Бориса Ельцина в Берлин на церемонию по случаю завершения вывода Группы советских войск в Германии (30–31 августа 1994 г.)
Берлинская стена
Берлинская стена – укрепленная государственная граница, разделившая ГДР и Западный Берлин (13 августа 1961 г. – осень 1989 г.)
Вы знаете, мне как за нее попало! «Что это вы тут написали! Я с этим не пойду!». Так капризничал, вот. «Нет, я с этим не пойду, что вы мне тут написали? Переписывайте!». Мы переписывали, знаете, наверное, раз пять этот текст, переписывали. Потом, в конце концов, нашли фразу, нашли фразу, с которой он пошел. Он же, говорю, очень артистичный, ему надо было так, чтобы прямо у всех слеза закапала сразу, да. А так… так я не пойду. Он довольно часто говорил: «А я не пойду с этим». Мы написали в конце, знаете, такая фраза… сейчас не могу ее точно воспроизвести дословно, но примерно такая. Он обращался к родителям
и говорил: «Простите меня за то, что я не уберег ваших сыновей». Да? Вот. То есть не они путчисты, а он их не уберег, да, вот не уберег ваших сыновей. Вот когда он увидел эту фразу – «так, все, иду, иду, иду, иду». И вперед побежал.
этих погибших парней
Дмитрий Комарь, Илья Кричевский и Владимир Усов погибли в ночь с 20 на 21 августа 1991 г. в Чайковском тоннеле на Садовом кольце г. Москвы, защищая Белый дом во время путча
Да, да, да. Понимаете, вот подписывали
, вот когда Россия – были опасения, что развалится, рассыплется, – Татарстан, за ним Башкортостан там и так далее. Чечня тут стала подниматься. И в Колон… не в Колонном зале, а в Грановитой па… нет, не в Грановитой палате, а Георгиевский зал такой есть, знаете, с белыми пилонами там, в Кремле, там на этих пилонах – фамилии победителей в войне 1812 года, вот он такой зал-то хороший. И там стоял огромный стол, и сидели представители всех республик и регионов и подписывали федеративный договор. Сейчас о нем уже забыли, потому что он свою историческую роль уже сыграл, все. Мы написали текст, Борис Николаевич получил, на даче там прочитал, приезжает, до начала… Он всегда приезжал очень рано. До начала остается часа полтора. Он меня вызывает и говорит: «Людмила Григорьевна…». Так вот, знаете, через весь стол, у него была такая манера, вот я сажусь, он мне так через весь стол отправляет мне текст, и я его ловлю. Говорю: «Что такое?». Говорит: «Я с этим не пойду». – «Как не пойдете? А времени-то уже, – говорю, – Борис Николаевич». – «Нет, я с этим не пойду. Это не убеждает. Вот еще полтора часа – переписывайте». Ну, я в таких случаях всегда знаю, что спорить бесполезно. Бесполезно, надо действительно начать переписывать. Мы пошли, я вернулась в группу. Вы знаете, ему всегда было важно, чтобы были какие-то такие вот неординарные слова, какое-то было такое начало, которое бы сразу брало тебя за сердце, за душу, слушателя, да. Вот если есть такие слова, значит, он будет дальше говорить. Дальше можно уже говорить все что угодно, но главное – захватить, да, вот. Ну, вот я вернулась, мы с Сашей сели, думали, думали, он курил, курил, я там что-то по кабинету бегала, бегала… В конце концов нашли мы такие слова там о необходимости сохранить Россию, величие, исторические какие-то отсылки были. Написали, быстренько-быстренько все напечатали, принесли ему, он говорит: «Да, теперь пойду. Вот теперь пойду». Вот такие моменты были, когда буквально за полчаса до выхода он нам говорил, что «я с этим текстом не пойду, потому что он не берет за душу».
федеративный договор
31 марта 1992 г. субъекты РФ (кроме Татарстана, Чечни и Ингушетии) подписали Федеративный договор, в который вошли несколько нормативно-правовых актов о разграничении предметов ведения и полномочий между федеральными органами государственной власти РФ и органами субъектов РФ
Вот, например, когда мы готовили… Еще один интересный момент, я закончу. В 1992 году – уже после танка, после мятежа, после всего – через год он
. И выступал в Сенате. До него выступали Вацлав Гавел, выступал Лех
, некоторые другие демократические лидеры. Мы с Сашей готовили выступление в Сенате, как, знаете, как вот последний текст, завтра умрем, вот так. Мы с ним писали, всех выгнали, сказали: никто не подходите. У, советовались тоже со специалистами, советовались с депутатами, но когда уже стали писать набело, сказали: никто не подходите, вот мы понимаем друг друга, вот мы настроились на одну волну, мы его пишем. Мы его написали, где-то там чего-то поправили, очень получилось симпатично, и о демократии, и о том, какая у нас сейчас другая страна, и тра-та-та-та-та. Все написали. Садимся в самолет, полетели. В самолете меня приглашают в салон к Борису Николаевичу. Ну, я прихожу. Он говорит: «Людмила Григорьевна, давайте вместе посмотрим видеоролик, как выступал Лех Валенса и Вацлав Гавел». И правда, кто-то, видимо, ему принес, или где-то он достал, я уж не знаю, кто там достал, не знаю авторство. Короче говоря, я посмотрела, как они заходили… Он внимательно очень изучал, как они там выступали, как были аплодисменты. А до этого мы прочитали, какая традиция, как любят там выступать президенты США, как они любят там аплодировать и вскакивать, как надо обязательно предусмотреть все аплодисменты. И вроде мы предусмотрели. Но еще что-то не хватало. Мы приехали, все, вся делегация разбрелась по Вашингтону, это было летом – тепло, гуляли. Мы с Сашей… А перелет же 12 часов. Мы с Сашей опять сидим. Уже глаза закрываются, уже просто никаких нет сил, а мы все переписываем, переделываем. К нам привели переводчика, фамилия такая смешная и неприличная –
. Ну… (Смеется.) Да, ну, он очень долго жил в Соединенных Штатах, работал при миссии России в ООН и как бы знает все эти вещи. И вот этот Факов Володя, мы с ним потом долго дружили, он мне говорит: «Так, Люда, знаешь, надо что сделать? Надо текст… Сколько вы хотите аплодисментов? Вот надо текст разбить на части, после каждой части нужен обязательно эмоциональный какой-то призыв, и тогда аплодисменты. Вот так делайте». Ну и правда – мы разбили, он тоже работал с Борисом Николаевичем… разбили его на несколько частей, на десять, что ли, частей, после каждой части был какой-то такой эмоциональный призыв, и там должны были быть аплодисменты. Борис Николаевич, глядя на все эти записи Гавела и Леха Валенсы, посмотрел… Там такой, знаете, полукруглый зал, как в римской аудитории, можно было выходить сбоку и подходить к трибуне и выступать, а можно пройти из задней двери, пройти по всему залу. Он выбрал вариант – пройти по всему залу. То есть мы приехали, уже сидели на балконах, Борис Николаевич зашел через заднюю дверь. Пока он шел, по всему залу с двух сторон к нему тянулись все эти, в общем, члены Палаты представителей, Сената, руки жали, кто-то по плечу похлопывал, кого-то он похлопывал, кого-то он уже знал немножко, улыбался. В общем, когда он прошел к трибуне, зал уже был готов. Они уже тут все с ним как-то немножко пообщались. И когда он встал и начал выступать, а перевод был не синхронный, был последовательный перевод, вот Факов вел как раз… У него такой голос еще, тоже как у Бориса Николаевича. И вот в тех местах, где мы сделали эмоциональные заставки, везде были аплодисменты. 11 раз нам удалось поднять этот зал. Вот они вставали все и аплодировали. Мы, правда, были высушены вообще полностью. Вот, знаете, я накануне где-то читала как раз вот этих выступлений, статью о том, как воевали наши ребята в Афганистане, что некоторые из них погибли просто по несчастью, потому что так уставали, что засыпали, и их сонных расстреливали. И вот я сидела и думала: Саш, говорю, слушай, вот даже если мне сейчас скажут, что тебя расстреляют, я все равно усну. Вот, понимаете, настолько были эмоционально истощены. Потом мы не отдыхали, мы все время переделывали, переделывали, переделывали, практически не спали. И получилось очень хорошее выступление, очень хорошее! Очень хорошее. Ну, вот это говорит даже не столько о нас, как он готовился к этому. Мы-то, конечно, господи, мы все время старались ему помочь, но он готовился очень к выступлениям. Очень много уделял этому внимания. Вот я же говорю, смотрел все эти и ролики, и слова переставлял, и постоянно выражал там какое-то свое желание улучшить, улучшить, улучшить. Вот, ну, бывало, конечно, когда вот что-то не нравилось, переделывали за полчаса и за 15 минут. Всяко.
поехал в Соединенные Штаты
Первый официальный визит Бориса Ельцина в США в качестве президента России, 15–19 июня 1992 г.
Валенса
Лех Валенса – президент Польши (1990–1995)
Факов
Владимир Факов – переводчик-синхронист, профессор МГИМО
Да, вы знаете, много чего, каких там фраз появилось новых. Эту фразу нам… Тоже долго были мучения наши – как обратиться. Товарищи – уже… Обращение «товарищи» осталось только в воинских частях и правоохранительных органах, у них по уставу надо обращаться «товарищ». Все стали «господа» – еще не шло. Ну, как вот – господа… Граждане России – тоже как-то еще пока не граждане, так, в основном народ еще, гражданская позиция мало у кого еще есть. Даже… даже сейчас еще. Поэтому эту фразу нам в основном подсказал… знаете кто? Геннадий Эдуардович Бурбулис. Давайте вот обращаться попробуем так. Ну, потому что как? Граждане Российской Федерации – длинно и коряво, нехорошо. Стали называть таким образом. У Бориса Николаевича была еще одна особенность. Он не любил, когда мы писали: «Я там то-то, я там то-то». Мы, как правило, это убирали. И иногда предложение начиналось просто сразу с глагола, со сказуемого. Там – «считаю нужным сделать там то-то, то-то», или «считаю нужным так-то поступить». Вот таким образом. Я – это как-то не приветствовалось. Он не любил это яканье все… В текстах вообще, если посмотреть, я сейчас иногда обращаюсь к ним, у меня есть там копии некоторых текстов, мало текстов, где «я». Просто он нас просил убрать.
Мы уже работали в Администрации, Борис Николаевич уехал в пятницу поздно вечером, улетел в Казахстан, были переговоры с
. Потом у нас, знаете, была такая очень хорошо налаженная связь с приемной и с охранниками Бориса Николаевича, в том числе с Коржаковым. Он вечером поздно вернулся. И мне позвонили и сказали, что утром все, как обычно в понедельник, Борис Николаевич прилетел из Казахстана. Все нормально. Утром я просыпаюсь рано, где-то часов, наверное, в 7, и, боже мой – включаю телевизор, там, значит, уже «Лебединое озеро» и вот эта вся
. Муж мне говорит… А мы жили недалеко от Белого дома, есть такая улица Заморенова, там у нас была первая квартира. Муж мне говорит: «Это переворот». Я говорю: «Да я уж вижу, что тут ненормальность какая-то». В общем, я поехала на работу, как всегда, к 9 часам, и, что интересно, взяла с собой такой, знаете, небольшой… как это сказать, туесок или котомочку… какую-то коробочку там, какой-то мешочек, куда положила косметичку, смену белья, так… что-то еще такое вот, знаете… зубную щетку, пасту… Что-то мне показалось, что я не скоро вернусь. Вот я все это с собой сложила. И действительно, мы вышли из Белого дома 2… нет, 22-го вечером. Вот все эти дни я там пробыла. Саша Ильин был в отпуске, его не было в Москве. Я приехала одна. Сразу пошла к Илюшину, Илюшин говорит: «Так, Людмила Григорьевна, быстро собираемся, едем к Борису Николаевичу в Архангельское. У него там была дача. Маленькая такая, знаете, такие… Причем дача так на два соседа. Я не знаю, кто у них в соседях был, но такая, знаете, всего сколько там… две или три комнаты – внизу гостиная большая, вверху спальня и еще что-то такое. Мы сели все в машины, на «Волгах», несколько нас человек, поехал Илюшин, я, девочки-машинистки, ну, и, по-моему, Рюриков еще, международник, ездил с нами. Мы очень быстро приехали в Архангельское. Туда мы ехали как-то так более или менее, неслись на высоким скоростях, «Волги» тогда были – ну, все-таки. Заходим на дачу, на первом этаже за столом сидит Борис Николаевич, сбоку сидит Лена с машинкой. Уже находились там Бурбулис, Шахрай, по-моему, Гаврила
был, Иван Степанович
, еще несколько человек. И уже они как бы потихонечку, так сказать, определяли позицию и диктовали обращение к народу.
была,
тут как-то крутилась тоже возле всех этих людей. Мы находились там, наверное, где-то около часа. Мы почти написали воззвание, почти, нам надо было, может быть, немножко пошлифовать, вот, и обсуждался вопрос: что дальше делать? Оставаться ему там и оттуда как бы, из Архангельского, я не знаю, из Подмосковья, вести работу по борьбе с этими гэкачепистами. Или ехать в Белый дом. Конечно, все пришли к выводу: как бы ни было опасно, и какие бы опасности нас ни подстерегали по дороге в Белый дом, надо ехать туда. Потому что там связь, там люди, там соратники, там, в конце концов, все сотрудники Белого дома, правительство там. Надо ехать туда. И мы поехали туда. Борис Николаевич оделся, переоделся, он был в каком-то таком спортивном костюме, когда мы приехали, переоделся в костюм. Семья поехала, вот как показывали недавно в фильме, там на чью-то квартиру, а мы кортежем поехали назад в Белый дом. Первая машина шла охраны, потом Борис Николаевич, а потом наши уже «Волги». Причем когда мы ехали назад, то уже из всех улиц, которые выходили на Рублевское шоссе, и в Москве – уже вовсе торчали дула танков. Понимаете, вот эти вот огромные. Проезжаем – танк, только что проехали, проехали – опять танк, опять танк… Ну, в общем, было не по себе. Конечно, мы гнали здорово, у меня даже разбилось стекло лобовое, потому что какие-то камни попали в нашу машину из-под колес впереди идущей, но уже ехали мы под прицелом, уже ехали под прицелом. И когда мы приехали в Белый дом и поднялись к себе в кабинеты, я зашла в приемную Бориса Николаевича буквально через полчаса, подхожу к этим большим окнам, а на этом Крымском мосту стоят танки уже. Все. Вот мы только проскочили, а они уже заняли тут практически всю площадь. Поэтому когда сейчас, вот отвлекусь на одну секунду, когда сейчас рассказывают, идут передачи о том, что гэкачеписты такие белые и пушистые, что они такие рыцари в белых плащах, они, в общем, как бы боролись за сохранение Советского Союза и прочее, у меня, кроме гнева, ничего это не вызывает. Потому что, извините, они Белый дом окружили не палатками с пирожными, они окружили Белый дом танками с боеприпасами, с полным боекомплектом. И намерения у них были совсем не детские. Были списки, кого надо было арестовывать, кого надо было там, я не знаю, расстреливать, или в тюрьму сажать, или еще что-то. Они же использовали силу. Что же вы так про них рассказываете? Другое дело, они знаете мне кого напоминает иногда? Вот шел бы кто-то, допустим, по лесу, на него напал какой-то хулиган, приставил пистолет к виску – и осечка. Не получилось. Вот у них так же – не получилось. Но это не значит, что это такие, знаете, белые и пушистые, замечательные люди. Никто не хотел развала Советского Союза, никто не хотел. Распада или как там хотите назовите, вот. Но намерения у них были совершенно очевидные. И все эти дни, что они… что были, 19-е, 20-е, 21-е и даже 22-е, мы были все в Белом доме. Я была в Белом доме, я не выходила из Белого дома. Причем интересно, что сотрудники, допустим, секретари каких-то приемных, женщины, еще кто-то приходили на работу, уезжали вечером с работы, на метро или на трамвае к себе, там, домой, да, а мы все оставались. Потом был призыв: всем женщинам покинуть Белый дом. Но мы-то не могли покинуть Белый дом, потому что мы писали. Мы писали указы Бориса Николаевича, мы писали воззвания, мы вместе с людьми, которые потом пришли в Белый дом там журналистами, соратниками, так скажем, да, защитниками Белого дома, мы рассылали их на факсы в другие регионы, потому что телевидение это все не показывало. В общем, мы просидели там все эти дни. Спали мы на каких-то там диванах или вот подушки на пол с диванов убирали, раскладывали, там спали. Была очень тяжелая ситуация, когда погибли эти ребята, с 20-го на 21-е. Ожидался штурм Белого дома, и было одно частное охранное подразделение, сейчас не помню, как его зовут, где-то записано у меня, которое охраняло как бы изнутри. И ребята нас консультировали, как себя вести, если вдруг все-таки захватят Белый дом.
Назарбаевым
Нурсултан Назарбаев – президент Казахстана (1990 – н.в.)
чепуха под названием «ГКЧП»
Государственный переворот 19–21 августа 1991 г. – попытка насильственной смены политического курса и отстранения М. Горбачева от власти
Попов
Гавриил Попов – экономист, член МДГ, мэр Москвы (12 июня 1991 г. – 6 июня 1992 г.)
Силаев
Иван Силаев – Председатель Совета министров РСФСР (15 июня 1990 г. – 26 сентября 1991 г.)
Наина Иосифовна
Наина Ельцина – супруга Бориса Ельцина
Татьяна
Татьяна Юмашева (Дьяченко) – младшая дочь Бориса Ельцина, советник Президента РФ (1996–1999)
Вот они мне, например, сказали: «Людмила Григорьевна, если начнут штурмовать Белый дом, там же огромные такие окна, да, вот в приемных, вы ложитесь под окно. Ставьте диван и за диваном прячьтесь. Я говорю: ну, и что? Он говорит: как это ну и что? Стекла полетят разбитые и вас не поранят, они полетят мимо вас, потому что вы там за диваном спрятались, под окном. Ни в коем случае нигде там не стойте, сразу ложитесь на пол. То есть они нас еще и консультировали, как себя вести. В этот же, в этот же вечер, в 12 часов, в Белом доме был погашен свет полностью, чтобы не было как бы объекта для штурма сверху, предположим, да, и мы с Борисом Николаевичем, с его охраной, с
Лужковым
Юрий Лужков – вице-мэр, премьер правительства Москвы (1991–1992), мэр Москвы (1992–2010)
Грачев
Павел Грачев – командующий Воздушно-десантными войсками СССР (1990–1991), председатель Государственного комитета России по оборонным вопросам (1991–1992), министр обороны РФ (1992–1996)
