XX съезд КПСС (14-25 февраля 1956 года). На съезде первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях»
Ну, родители мои простые люди, и это такой есть термин, да. То есть мама работала на ткацкой фабрике одно время, потом ушла в декрет и стала домохозяйкой, когда я родился. Я родился в преддверии большой войны, в декабре 1940 года, то есть когда началась война, мне уже было пол... полгода. Вот. А папа тоже из такой смоленской деревни, который в Москву приехал в 26-м году, встал на биржу труда и потом стал рабочим, и дослужился до мастера цеха Дорогомиловского химического завода, который на Бережковской набережной, известный такой завод.
Но мама из Питера по происхождению, скажем, из Ленинграда, тогда из Петербурга, вот. И ее семья — большая семья: три сестры, четыре брата, и мой дедушка по маме был владелец маленькой конюшни... как они назывались... ломовых лошадей, да, то есть которые грузы возят. Поэтому, когда была революция, конечно, раскулачили, сослали под Питер, отобрали все. А он опять там завел какую-то живность, коров там и так далее. Тогда они уехали в... в Смоленскую... в Калужскую область и там опять стали крестьянствовать уже. И опять чего-то там завели многое. И вот там они встретились с мамой. И образовалась моя будущая семья. Но я просто говорю, что вот эти корни людей русских, которые что-то умели делать, в том числе маленький бизнес, значит, их как-то трудно истребить, потому что вот выяснялось, что его потом сослали на Урал, а его сыновья, там двое сыновей, вернулись все-таки в Пи... в Петербург, уже продолжили дело. Вот. Но интересно, что они боялись, и мама писала, где она родилась, в той деревне, где они с отцом познакомились, хотя она была питерская, но тогда как бы боялись, зачем это вот ворошить. Ну, это такая... такой штришок. Поэтому вот с 26-го года мой папа и моя мать в Москве, москвичи. Так что я уже коренной москвич, вот. Родился я тоже — известный всем роддом имени Грауэрмана, на Новом Арбате. И учился в гимназии, на которой висит доска, где учились, по-моему, Ширвиндт и другие, это бывшая 110-я школа, Мерзлов... в Мерзляковском переулке, где сейчас ЦМШ, Центральная музыкальная школа. Так что вот я оттуда. Вот. Потому что я жил с 26-го года, вот они переехали, на Скатертном переулке, это в районе вот этой Поварской улицы, то что называлось район Царской кухни, если вы знаете переулки около Никитской — Поварская, Хлебный, Ножовый, Медвежий, Скатертный, вот все вот это. Это вот история старой Москвы. Вот я оттуда.
- Почему вы решили поступать в МФТИ?
Короче говоря, я бредил техникой и думал: то ли МАИ, то ли МАДИ, вот что-то автомобильное. И вдруг я встречаю, уже в 58-м году, когда мы кончили школу, сокурсника, который говорит: «Пойдем с тобой в МФТИ, в физтех». Я говорю: «Что это такое?» — «Такой секретный институт, под Москвой, там ракеты...» В это время уже запустили первый спутник, Гагарина еще не было, 57-й год, спутник запустили. Вот. Ракетами уже все бредили, ну, особенно технические образованные мальчики, вот. И он говорит... Я говорю: «Я вот туда-то...» Он говорит: «Так везде с 1 августа, а на физтехе с 1 июля. Провалишься — ну, пойдешь в свой МАИ там и так далее». И я пошел туда сдавать. Это отдельная история, но, значит, сдал и попал по количеству необходимых баллов практически, ну, как говорят, на бровях, да.
Случайно, потому что бредил о каком-нибудь техническом вузе, но попал на факультет, который занимался, ну... ну, тогда он назывался аэромеханический, а сегодня он называется аэрофизики и прикладной математики. Это на самом деле, если систему физтеха чуть-чуть вы знаете, это первые три курса учатся там, в Долгопрудной, по очень насыщенной программе физфака и мехмата в основном, даже черчение, сопромат, сопредельные материалы, то есть нас готовят и как теоретиков-ученых, и как инженеров-физиков, чтобы потом мы умели и чертить там, и так далее, и так далее. Это было придумано лучшими отцами-основателями, это Капица Петр Капица (1894 – 1984) — физик, академик АН СССР, лауреат Нобелевской премии по физике (1978)там, БергАксель Берг (1893 – 1979) — радиотехник, академик АН СССР — академик, про всех отдельно можно рассказать. Вот. Но эта система физтеха вот так и называлась, что, начиная с третьего курса, а с четвертого уже много вы лекции чи... слушаете не только на самом... в самом вузе, а ездите на так называемую базу, базовая кафедра, то есть в те институты или КБ, куда вас потом и распределят. Раньше была система распределения. То есть вы уже на третьем курсе знаете, где вы будете потом работать. Но зато на третьем курсе — два дня в неделю, на четвертом — четыре дня в неделю вам читают те, которые реально там работают. Не преподаватели-книжники. То есть и ученые, и конструкторы, которые там, значит... И я попал то, что сегодня называется НИИмаш, там, где сегодня Центр управления полетами, а тогда это называлось НИИ-88. Значит, все были цифровые такие, значит, зашифрованные. Потом я там делал диплом. Вот. Пропуская вот эту... этот период, скажем так, то есть я там и диплом сделал, неплохой, и... я был не суперотличником по... по диплому, то есть не все пятерки, потому что дипломы с отличием давали, если даже несколько четверок так называемых, да, но тем не менее у меня был диплом с отличием. Но начались трения, наверное, вот этого московского такого мальчика, чуть пижона, который мечтает... мы все мечтали: или Эйнштейны, или Королевы, да. А там на самом деле, потом уже, когда становишься на выходе, почти производство. К такому-то сроку, как шутили, к такому-то празднику запу... запустить ракету или, значит, открыть новую частицу — так и было в Советском Союзе. При... приурочили к 7 ноября, например, новую частицу, в Дубне открыли, на ускорителе. Ну, ясно, что это некоторое совпадение, но надо посвятить и так далее. Так и здесь, иногда не в шутку, а говорили: вот там мы... Я занимался вместе с группой, конечно, как молодой человек, разработкой так называемых плазменных двигателей. Это плазменные ракетные двигатели, это не химические, которые мы все видим, а такие, долгоиграющие, они работают многие сутки, тяга у них очень маленькая, зато вот очень долго. Сейчас они, наконец, сделаны, а тогда задание — срочно сделать двигатель килограмм тяги (это небывалая тяга). А это где это делается? Это вот огромный цех, там вакуумные емкости, где несколько паровозов, можно сказать, таких вот емкостей, в которые откачивается до... до вакуума космического, потому что испытание идет этого двигателя как бы в космосе, да. Подводятся вот такой толщины электрические провода, когда там идет эксперимент, наверное, пригасают лампы во всем Королеве нынешнем, потому что все это энергоемко. Так вот, к сроку, к сроку, к сроку. В восемь часов прийти на работу, отметиться этими самыми всякими жетончиками и так далее. Я думаю: в шесть часов встать в Москве, приехать туда... То есть я начал уже сомневаться, нужно ли мне это. И вот я начал с... не совсем хорошо себя вести с моим руководителем диплома. И, значит... Не диплома, а уже аспирантуры. И, значит, вот это вот производственное давление, а я говорю, мы хотели... вот надо так, надо испытать то и се; значит, начали ссориться с ним, и он мне говорит, значит: диссертацию ты не успеваешь сделать, у тебя своя... дорога, у меня, я считаю, своя, я тебе даю свободное распределение, значит, ищи себе... Потому что раньше ты должен распределиться туда, где ты там проходил практику. Вот. И я вот с... со свободным распределением летом 50... 64-го года кончил аспирантуру... 67-го, извините, кончил аспирантуру, иду по Москве и включа... встречаю на улице своего... своего сокурсника такого, Виктора Франчука. Он говорит: «Ну, ты где?» Я ему рассказываю свою историю, я говорю: «Я нигде сейчас». — «Пойдем в ЦЭМИ!» Я говорю: «Что это такое?» «Центральный экономико-математический институт Академии наук», — он говорит.
Борис Салтыков о работе в ЦЭМИ
А была разница, все-таки академический — это что-то такое... голубая кровь, белая кость. А мы как бы в ВПК, то есть в... в оборонно-промышленном комплексе. В Академии наук. Я говорю: «Я экономики не знаю». Он говорит: «Ну, математику знаешь, а экономика — чего там, — говорит, — научишься, через полгода все будешь знать». Ну пойдем. Да, 120 рублей обеспечено. Знаете у Жванецкого эта шутка: 105 рублей — спасибо, 120 — большое спасибо, 135 — объясните, за что. Вот это были ставки младших научных сотрудников. Мне сразу сказали: 120. Это уже нас принимал молодой заместитель директора ЦЭМИ тогда, директором там был Николай Прокофьевич ФедоренкоНиколай Федоренко (1917 – 2006) — экономист, академик АН СССР, директор ЦЭМИ АН СССР (1963 – 1985), академик, ныне покойный, но это умница, он химик, он всплыл и стал академиком на волне химизации народного хозяйства.
Это было первое такое организованное... или созданная организация первая, институт, когда собрались вот все такие, как бы сейчас сказали, либералы-экономисты, экономисты-математики. Потому что, конечно, мейнстримом было что? Марксизм-ленинизм — незыблемое учение, материализм, эмпириокритицизм, Маркс, «Капитал», три тома, все мы это изучали. И тут вдруг вот Косыгинская реформаКосыгинская реформа — реформа управления экономикой и планированием, проведенная в СССР в 1965 – 1970 гг. по инициативе председателя Совета министров СССР А.Н. Косыгина. Реформа была направлена на усиление экономического стимулирования и расширение самостоятельности предприятий в 60-е годы, 65-й. Значит, появилась возможность произносить слова «прибыль», «хозрасчет», это все было запрещено. Вот. И вот был вот... было вот такое движение, когда ЦЭМИ как флагман в этой области и параллельно кафедра ЭММ, называлась она, экономико-математических методов, в МГУ, она тоже возникла, которую потом академик ШаталинСтанислав Шаталин (1934 – 1997) — экономист, академик АН СССР, в 1960–1980-х гг. работал в ЦЭМИ АН СССР, ВНИИСИ, ИЭПНТП АН СССР возглавил, тоже известный, вот это были такие два полюса в Москве, где вот эти молодые экономисты западного, скажем, мышления стали произрастать и процветать. Вот. А еще одна точка была в Сибири — это академик АганбегянАбел Аганбегян — экономист, академик АН СССР, директор Института экономики и организации промышленного производства СО АН СССР (1964 – 1984), Институт экономики и организации промышленного производства, такой институт, где был и работал КанторовичЛеонид Канторович (1912 – 1986) — экономист, академик АН СССР, лауреат Нобелевской премии по экономике (1975) за вклад в теорию оптимального распределения ресурсов Леонид Витальевич, академик, единственный лауреат Нобелевской премии из России за экономику. Он как раз вместе с американцем действительно был выдающимся экономистом в этом смысле, это совершенно новая область математики такой, так называемое целочисленное дискретное программирование — это всякие задачи оптимизации, когда вот надо выбрать какое-то оптимальное решение. Есть максимум, минимум, да, вот по какому-то критерию надо выбрать наилучшее решение, да.
Вот эти люди, включая Канторовича, Федоренко, значит, Канторович попозже там появился, значит, образовали такой костяк людей, которые... Там были академик Шаталин, академик Хит... ПетраковНиколай Петраков — экономист, академик АН СССР , который сегодня жив и здоров, слава богу, академик ЛьвовДмитрий Львов (1930 – 2007) — экономист, академик РАН, который уже ныне не с нами, но тоже вот... ГлазьевСергей Глазьев — экономист, политик, академик РАН — это ученик, Сергей Глазьев — ученик как раз Львова, который тоже там, в ЦЭМИ, защищался. ЦЭМИ тогда был вот таким островком сво... свободы мысли в эк... в экономическом смысле. Вот, скажем так, вокруг ма... марксизм-ленинизм, а в ЦЭМИ вот Федоренко собирал всех: гонимых, значит, исключенных, евреев, прокаженных, неудобных в математике либо в социологии. Например, он пригласил туда ЛевадуЮрий Левада (1930 – 2006) — социолог, работал в ЦЭМИ с 1972 по 1988 гг. . Да, сейчас Центр Левады. Юрий Александрович был тогда исключен из Института социологии и из партии за всякие там нехорошие, так сказать, экзерсисы в области социологии. Потому что у нас была марксистско-ленинская, а там, значит, оказывается, она всемирная, да? И Федоренко его пригласил, Леваду, и, значит, он получил лабораторию тоже в ЦЭМИ. Хотя институт экономико-математический, но там были и специалисты сельского хозяйства, ЛемешевМихаил Лемешев — экономист, эколог, работал в ЦЭМИ с 1972 по 1985 гг., например, из Сибири, Левада — социолог, и так далее, и так далее.
Когда пришел в ЦЭМИ, я до этого никогда не занимался общественной работой. И когда пришел, мне вдруг замдиректора говорит: «Борис, надо, значит, стать заместителем председателя профкома, а потом в партию вступить». Уже там я вступил. И потом я стал зампредседателя парткома, а потом еще и секретарем парторганизации. У меня был такой период с 77-го по 81-й год, четыре года я был секретарем парткома ЦЭМИ. Я вам скажу, как, что нами двигало. Конечно, надежда, что мы либо вторую партию создадим, либо удастся ее переломить. Конечно, все понимали, но некоторые говорят: шли за конъюнктурой, за медалям там, за зарплатами... Наверное, таких было много, но вот я честно сейчас перед собой признаюсь, что, конечно, мы надеялись, потому что это был уже там 81-й год, близко... Уже, с одной стороны, полный маразм старой власти, и коммунистической, с другой стороны, уже какие-то про... был просвет — Косыгинская реформа, 65-й год, потом она была придушена. Когда появились опять вот эти термины, там хозрасчет и так далее. А тут 81-й год, я уж расскажу, заканчиваю свой, значит, партийный период. А что такое секретарь парткома в такого рода организации? Это фактически член дирекции, замдиректора по социальным вопросам. Разводы, споры, исключения и так далее. Это, конечно... это твое дело, да. Наука там и так далее. Поэтому, конечно, еженедельные походы в райком партии, там какие-то конференции, исключения. Пошли уже тогда отъезды этнические, назовем их так. Наши, значит... у нас полно было специалистов-евреев, полно! И как раз началась волна эмиграции в Израиль и в Америку. И конечно, кое-что попало на мой срок. Партийные собрания, исключения из партии, как это так, да... Потом вызов в райком: как же вы не следите за... Следим, стараемся, там, значит, как-то мы лавируем. Левада чтобы не уходил. Юрий Александрович, значит, на какую-то конференцию, по-моему, в Польшу надо ему ехать, позарез, какая-то всемирная конференция. Я сейчас не помню годы, то ли конец 70-х, то ли начало 80-х. Надо в партии восстановить, ну, не пустят его, исключенного из партии, за рубеж. Это же там целое событие — через райком, комиссию пройти, ответить на глупые вопросы: а кто сегодня там секретарь, а... а какая... какое последнее постановление ЦК на эту тему? Вот такого рода вопросы, сидят пожилые люди, старушки, старики, пенсионеры — это комиссия, выездная комиссия райкома партии. Тебя спрашивают. Ответил — ну, значит, готов к выезду, да. Так вот, зная, что не выпустят, мы с Федоренко говорим, надо... решаем, он говорит: надо его в партии восстановить. И вот мы, значит, затеяли за несколько месяцев, восстановили Леваду в партии. То есть его как бы повторно принимают.
- Чем вы занимались после ухода из ЦЭМИ?
Я перешел потом из ЦЭМИ в институт, который сегодня называется Институт прогнозирования, ИПРАНВ конце 1980-х гг. — Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса (ИЭПНТП) АН СССР, да. Это событие связано с тем, что началась работа, в 80-х годах она, по-моему, началась, над комплексной программой научно-технического прогресса и его социально-экономических последствий — КП НТП. Громадная, объемная программа, по сути дела, по прогнозированию всего развития Советского Союза, по всем линиям. И интересно здесь тоже заметить, что слово «программа» появилось не случайно. В принципе, это был первый на 20 лет, долгосрочный прогноз развития всего народного хозяйства. То есть там были такие тома, значит: экономика собственно с подразделами, подтомами — трудовые ресурсы там, сельское хозяйство, макроэкономика и так далее. Научно-технический прогресс в отраслях, и опять там будет — машиностроение, там атомная промышленность, там сельское хозяйство, там еще что-нибудь, легкая промышленность. То есть такая совокупность, как и пирамидка, да, таких аналитических прогнозных томиков, которые готовятся... Потом СССР и зарубежный мир, например, то есть отношение все... все с зарубежными странами, торговля и так далее. И как раз когда она началась, а моя служба в парткоме кончилась, 81-й год, меня вызывает академик АнчишкинАлександр Анчишкин (1933 – 1987) — экономист, академик АН СССР, который стал лидером этой программы КП НТП, и говорит: «Борь, вот ты понимаешь, ты знаешь структуру КП НТП, вот там техпрогресс в отраслях, экономика, СССР и зарубежный мир, а начала-то нет». Я говорю: «Какого начала?» — «Ну, науки-то нет». Вот что там творится, ресурсы науки, приоритеты и так далее. Давай возьмешься за эту работу. Вот давай организуем отдел экономики и науки. Организовали отдел... Я согласился, организовали отдел из четырех лабораторий: ресурсы науки, наука в регионах России... СССР, СССР — потому что это 15 республик, надо было собрать всю информацию, как устроена наука в каждой из республик, наукоемкие. Потом наука в отраслях — это отдельное, это отрая так называемая наука, да, еще одна лаборатория. И фундаментальная наука, наука в Академии. Вот четыре лаборатории, они формировались в сводный том «Наука», это секретный том, конечно, он, как все остальные, они давались только в ЦК КПСС, в Госплан. Потому что это были материалы, там было очень много анализа. Очень много цифр. Потому что работали десятки институтов на эти... это только комиссии собирали все это, и мы были как бы в ЦЭМИ, потом в ИПРАНе, ответственные за окончательные тексты, но собирали, конечно, со всех отраслевых институтов и так далее.
Причем, когда это обсуждалось на самом высоком уровне, то там были такие... КП НТП предлагало более-менее научно обоснованный прогноз, скажем, 3 процента в год роста ВВП. Если внедрим, то то-то, то-то и так далее. Руководители партии и правительства говорят: нет, 3 процента мало, давайте 4–4,5. Невозможно, только вот... вот все обсчитали там... Конечно, там модели включались, межотраслевого баланса, расчеты там, не все так с потолка. Потому что действительно большая работа. Но вот эти вот... Потому что уже затухала вся эта, так сказать, история Советского Союза, и поэтому на последних обсуждениях: давайте побольше, давайте побольше. Ищите резервы. Вот. Так вот, в 86-м году последний прогноз. И кстати, в 86-м году, последние тома 86-го года КП НТП (это все-таки забегая опять совсем вперед), мы впервые предложили в наших томах создать Российский фонд... только мы тогда назвали его Государственный фонд фундаментальных исследований. Как независимый источник, который на Западе всегда есть, это такой National science foundation, такая реплика оттуда. Вот. Почему об этом говорю? Потому что потом где-то на сайте РФФИ написано: фонд, созданный по инициативе ученых... Ни по какой инициативе ученых. По нашей инициативе, потому что еще за шесть лет до начала 92-го года мы уже предлагали этот фонд, но не в этом дело.
С Гайдаром были отношения сначала очень далекие, а потом, когда Гайдар стал редактором отдела экономики в «Коммунисте», он стал собирать статьи по всяким реформам, в том числе позвонил мне и говорит: «Борис, можешь написать статью по реформе науки... в науке?» Я говорю: «Конечно». То есть такую, заказную. Я с ним несколько раз уже так редактировал, он статью эту сделал, это... Тогда «Коммунист» был, при ГайдареЕгор Гайдар — экономист, старший, затем ведущий научный сотрудник ИЭПНТП (1986 – 1987), редактор, затем заведующий отделом экономики журнала «Коммунист» (1987 – 1990), один из идеологов российских экономических реформ начала 1990-х, один из самых таких лидеров либерального направления в ЦК... вообще, в КПСС. Потому что он стал печатать самые такие острые статьи, как реформировать там, я не знаю, налоговую систему, науку там, не знаю, сельское хозяйство. Во многом благодаря Егору. Потому что он извлекал... он знал ученых и тех, кто... кто чем... о чем думает и кто чем дышит. Вот. А Гайдар был аспирантом у Шаталина, о котором я упоминал, и поэтому... Но Шаталин ушел потом замдиректора в Институт системных исследований, и Егор уже туда ходил, так сказать, по этой линии. И я меньше общался с ним. Поэтому уже плотное общение, конечно, с Егором Тимуровичем началось только уже в правительстве, совсем плотное. А так я был знаком по публикациям, по редким встречам вот околожурнальным. Вот такие были отношения.
- Как вы относились к Борису Ельцину и Михаилу Горбачеву?
К Ельцину я, конечно, относился хорошо. Я понимал, что он немножечко такой шумный, немножко такой медведь, но приветствовал там его поход по Большому Кремлевскому дворцу, когда он с гордостью уходил от трибуны на выход, когда его исключали, да, вот. Конечно, голосовал за него летом, когда его избрали президентом РоссииБорис Ельцин был избран президентом РСФСР 12 июня 1991 г., РСФСР еще тогда. Вот. И... ну, короче говоря, я был ельцинский, это понятно. Но Горбачева я как бы уже, как многие, немножко жалел, а не то что там был противником Горбачева. Потому что Горбачев на... для нас все-таки сделал все, что мог. По крайней мере открыл рты, вот позволил ездить куда-то и так далее.
Борис Салтыков о путче 1991 г.
Так вот, путч. Значит, я заместитель директора Аналитического центра по проблемам научно-технического прогнозирования. Мы успели такой создать. Академии наук и ГКНТ. Директор там был Пискунов, а я был заместителем по науке. Вот. Это важно, потому что я потом использовал ксерокс нашего центра, чтобы множить ельцинские там эти самые... воззвания, и носили тоже туда. Вот. Просыпаюсь дома, включаем телевизор, не помню, ну, часов в семь, может быть. Идет этот самый известный балет, да. Потом прерывается балет, и что-то там начинают объявлять вот про это самое: там совершилось, состоялось... Я не помню этот текст, но когда вот объявили, что там власть там перешла к кому-то, жена говорит: «Что это такое?» Я говорю: «Люба, это переворот». Она говорит: «Почему?» Я говорю: «Иди купи хлеба, сейчас поедим, заправимся...» Я помню эти фразы. Не знаю, это на подкорке. Понял, что надо что-то делать и куда-то... чего-то... чего-то делать, в общем. И поедем в центр. Значит, собра... У меня был старый... старый «жигуленок». Значит, ну, не знаю, как насчет хлеба, мы сели в «жигули» и едем в центр. Я жил на улице Строителей. Это Ленинский проспект, выезжая на Вернадского. Еду перед театром Сац — идут танки, уже по правой полосе идут танки. А мы едем во второй, третьей полосе. Сюжет... вернее, кейс такой интересный. Значит, из танка молодой румяный парень, ну, эти люки открыты, он ведет танк не по... не по приборам, а по... тому, что он видит. Высовывается, а рядом останавливается «мерседес», старый, но какой-то «мерседес». Значит, за рулем какой-то, наверное, молодой уже ми... Их не очень много тогда было, но были «мерседесы». И парень этот показывает этому парню в «мерседесе» — прикурить дай, типа там... Потому что не слышно, шумит этот самый дизель у него. А тот открывает окно, высовывается и говорит: «Фиг тебе!» Значит, вот я запомнил эту интересную фразу. Едем дальше. Едем, заправляемся у заправки около Минобороны, вот нынешняя такая на набережной. Длинный хвост, и кто-то без очереди говорит: «Мне надо ехать в Тарту, пустите, пожалуйста! У меня там жена с ребенком». Вот длинный хвост стоит на заправку, я помню, вот эти вот события. Мы потом поехали на Охотный Ряд, на площадь перед гостиницей «Москва». И там уже какой-то митинг. Еще не было, так сказать, ни баррикад, ни Белого дома, но уже... это, наверное, было вот первое объявление только, еще не было никакого кольца. Я в кольце-то не участвовал. И мы поехали. Уже там кто-то раз… из гостиницы «Москва» какие-то листовки разбрасывали там. Вот. И, значит, мы взяли листовки, поехал я в центр, ксерю, и мы уже, значит, понимали, что происходит, и съездили к Белому дому, кому-то передали. Вечером уже туда было не пробиться, я сидел, смотрел телевизор, но, конечно, уже... уже неотрывно, и, так сказать... Вот. Это был, значит, август.
