Интервью с Андреем Воробьевым
Да нет, ну, ничего особенного. Понимаете, я был все время в Кремлевке, еще со времен АндроповаЮрий Андропов — Генеральный секретарь ЦК КПСС (1982 –1984). И, когда был Андропов, то руководил всем делом Чазов. Были консилиумы, решали. Это была очень продуктивная, очень серьезная работа. С Чазовым у меня были хорошие отношения. Ну, что значит отношения? Понимаете, иногда говорят: ты руководил консилиумом. Ничего подобного. Это завел еще Чазов. Никто не руководил консилиумом. Мы собрались, мы обсуждаем сложнейшие вопросы медицины, но никакого голосования, никакого давления. Сам Чазов, мы когда спорили, доходило даже до, нет, матом не ругались, но, может быть, и повышали голоса. Но это было не лично, не обидно, это отстаивание точки зрения. Я обязан убедить своих коллег, все. Нет — снимается предложение. Так было и потом. Сергей Павлович МироновСергей Миронов — травматолог, академик РАМН и РАН, начальник Медицинского центра/Главного медицинского управления Управделами президента РФ (1995 – н.в.) руководил гладко, хороший был руководитель. Он травматолог, но он понимал и проблему, и мы друг другу все могли объяснить. Я в Кремлевке был постоянно, поэтому, когда заболел Ельцин, ему надо было лететь во Францию, у него там отрицательная динамика на ЭКГ. Зовут — что делать. Ну, что делать. Так началось наше знакомство с ним, повторное.
Вы следили за здоровьем Бориса Ельцина во время президентской кампании 1996 г.?
Когда он соревновался с ЗюгановымГеннадий Зюганов, Александр Лебедь — соперники Бориса Ельцина на президентских выборах 1996 г., а потом с Лебедем. Там много было тяжелых ситуаций, не только с сердцем, но зачем я буду говорить о болезнях, это не положено.
Обстановка была нормальная. Понимаете, вот, я должен сказать, к чести Кремлевки, я же там пережил Андропова, УстиноваДмитрий Устинов — министр обороны СССР (1976 – 1984), член Политбюро ЦК КПСС, ЧерненкоКонстантин Черненко — Генеральный секретарь ЦК КПСС (1984 – 1985). Все это смертельные исходы. Как-то так это завел Чазов, и это продолжалось. Над нами не довлела титулованность пациента. Мы не знали кто, то есть, конечно, знали, но мы не чувствовали, что он генеральный секретарь или секретарь ЦК, ничего, президент. Или работать, или уходи. Работать надо, не оглядываясь.
Ельцин был неудобным пациентом. Вряд ли вы разрешили бы такую сложную предвыборную кампанию, какой она была в 1996 г. ...
Да разрешили бы. Висела на воздухе страна, как я могу запретить? Другое дело, физическое напряжение надо было снять. Психическое нас мало волновало. Мы это могли страховать. Физическое — надо. Ну, надо — надо, значит, этим и занимались.
Вы понимали, что Ельцину необходима операция на сердце?
Мы уже спланировали. Но она была через какой-то срок после этого. Я вот точно забыл, ну, месяцы.
Да, да, да. Для нас вот это восшествие на пьедестал, произнесение клятвы, мы все продумывали: время, ступеньки, где что. Ну, надо было это решать — решили.
Ну, вообще, в это время я его видел раз в день обязательно, а иногда и больше. Но я не я, это вся команда: покойный Игорь Мартынов, Евгений Евгеньевич Гогин, Минушкин Олег Николаевич и, Миронова я называл, и невролог...
Понимаете, для меня был больной, и я его со всех сторон знал, и что у него в желудке. Но мы обследовали так, как вряд ли бы там обследовали. Когда приехали немецкие врачи, мы консилиум собирали перед операцией: Дебейки из Америки, немцы из Германии. Они приехали, говорят: «Андрей, половины из твоих анализов я не понимаю». Но мы серьезно смотрели, конечно.
Как вы оцениваете личность Бориса Ельцина?
Понимаете, он не личность, он историческая личность. Вот как историческая личность, как организатор, извините, сейчас лопнет пленка, контрреволюционного переворота — у меня к нему отрицательное отношение. Он развернул, ну, давайте так. Капитализм — хорошо, что такое капитализм, после Маркса мы знали. А что будет после капитализма — ничего не будет? Так не бывает. Будет социализм. Какой? Ну, так же как капитализм был разный. У Гитлера тоже был капитализм, но мы же не привязывали вину в геноциде, в этом страшном холокосте к капитализму. Мы привязывали к тирану. Так и здесь. Зачем мне отвечать за сталинскую тиранию, за убой десятков миллионов людей, за сталинский ужас командования войсками. Ведь мы потеряли в четыре раза больше, чем немцы. А немцы наступали, немцы потерпели поражение, но разница в четыре раза. Полмиллиона под Киевом. Личная вина этого недоучившегося попа, личная. Там все записано: выходы немцев к Сталинграду. Несмотря на неоднократные предупреждения, Сталин велел брать Харьков, когда этого делать было абсолютно невозможно. Получил с севера страшный контрудар, полный разгром. И немцы выходят от Харькова к Каспийскому морю Сталинграда. Зачем весь этот ужас вешать на революцию, на социализм? Это «в огороде — бузина, а в Киеве — дядька». Поэтому, когда Ельцин стал строить капитализм, плохо ориентируясь, он же не экономист, он больше путался в лозунгах, чем в деле, зачем это все? Кроме того, во время этого переворота, растянутого во времени, он не удержался и присвоил себе единоличную власть. Ельцин был не просто президент, он был практически диктатор. Он аккуратно пользовался этой властью, он не сажал в тюрьмы, но он эту власть устанавливал. А теперь мы видим ее плоды. Нет.
У меня довольно доброе отношение к семье. Потому что бывали довольно трудные ситуации, когда у всех нервы были взвинчены до последней степени, а врачи говорят, вот, мы будем делать так и, пожалуйста, успокойтесь, мы отвечаем. Хотя какие могут быть гарантии. Но с Наиной Иосифовной я не помню ни одного элемента трения. Мы все выкладывали ей, она все понимала. Ни он, ни семья никак не выходили за рамки порядка. Есть больной — есть врачи.
Ельцин был послушным пациентом?
Нормальным — да. Он был трудным пациентом, потому что он иногда налетал, конечно: а мне надо лететь туда, а мне надо ехать. Ну, ты поедешь так, не как ты думаешь, а как мы думаем. И он слушался.
А как вы оцениваете в целом эпоху 90-х гг. XX века?
Ну, все надеялись на демократию. Но демократию ввел все-таки Михаил Сергеевич. Хотя не удержался, и во время Беловежского соглашенияБеловежские соглашения о роспуске СССР и создании СНГ были разработаны и подписаны 7–8 декабря 1991 г. в Беловежской пуще (Белоруссия) он не имел права молчать. Он — гарант Конституции, а тут Конституцию нарушали. Беловежская пуща была вопреки общесоюзному референдумуАндрей Воробьев имеет в виду всесоюзный референдум 17 марта 1991 г., на котором 77,85% участников проголосовали за сохранение СССР, где страна проголосовала за целостность. Зачем все это было ломать? А теперь допрыгались до гастарбайтеров. Но мы бы бросили это все и крикнули родной, всем понятный клич: «Бей жидов — спасай Россию», «Да здравствует царь Николай II или Николай III», «Долой жидов и коммунистов», ну что-нибудь так. Нет, это не для меня. Обругивать сегодня революцию — ну, это же смешно, как отменять праздник революции 7 ноября. Ну, вы почитайте, ну, у вас своих голов нет, почитайте, что пишет о революции Джавахарлал Неру. Он же понимал, что началась новая эпоха культурной жизни в мире. Ну, понимаете, страна была беременна переменами. Но перемены, надо было охладить головы. Но разве можно было расстреливать парламентАндрей Воробьев имеет в виду события сентября — октября 1993 г. в Москве из пушек? Вы представляете себе, мирная страна, войны нет, никто не нападает, ХасбулатовРуслан Хасбулатов — председатель Верховного Совета РСФСР/РФ (1991 – 1993) не подчиняется. Ну веди переговоры, ну, как же так. А ты из пушек шизануть во время мира. Ну, представляете себе Англию, чтоб она вдруг стала стрелять. Они своих королей, порубали им головы за 200 лет, за 300 до наших. Я не лезу сейчас, надо ли было убивать царя или не надо было. Я в книжке подробно об этом пишу. Это ужасно, но только вы давайте не забывайте, белые красных в плен не брали в 18 году. Расстреливали и солдат, и командиров — всех. А потом, после 18 года, командиров расстреливали немедленно, солдат переодевали, белых солдат. На что можно было рассчитывать в ответ? Троцкий запретил расстреливать пленных. В результате: маршал Егоров Александр Ильич — царский полковник, Тухачевский маршал — офицер, Уборевич — офицер. А маршалы войны: Рокоссовский — унтер-офицер, Жуков — унтер-офицер, Конев — унтер-офицер, и полно их. Весь наш генералитет — это царские военные. Мы его имели потому, что был запрет на расстрел царских офицеров. Что потом наделал Сталин — это другой вопрос. Это уже Сталин. Сталин к Советской власти никакого отношения не имеет. Это изувер, ну, как вам сказать. Не надо было разрушать Союз, никаких оснований. Заметьте, это была не инициатива снизу, это инициатива сверху. Кстати, давайте не забывать, что против развала был ЛукашенкоАлександр Лукашенко — президент Белоруссии (1994 – н.в.). Лукашенко свой социализм в унитаз не спустил, живет в Белоруссии лучше нас. Хотя мы его всячески обвиняем в диктатуре, в том, что он продлевает срок своего президентства. Но, в общем, я только могу сказать, после переворота всегда приходит на какой-то срок твердая власть одного человека.
Вы считаете, что Горбачев должен был противостоять распаду СССР?
Обязан. Это его антиконституционное поведение. Он говорит, что это позволило избежать кровопролития. Да, никакого кровопролития не было. Это гораздо страшнее, чем приезд сюда таджиков на работу: в нищету, подвалы, Бог знает что.
Как вы оцениваете состояние медицины в 90-е гг. XX века?
Постепенно вниз. Постепенное разрушение. Другого не может быть. Если мы передали здоровье людей в деньги, если стали считать затраты, не может быть ничего хорошего. А если есть порядок, больному помощь должна быть оказана любой ценой. По остаточному признаку деньги пойдут туда, в другую сторону. Но миллиардеры же есть. Ну, а разворовывание денег в военном ведомстве — это же факт. А дикое воровство на закупке оборудования. Ведь китайцы все это оборудование перевели к себе. Компьютерные томографы мы делали очень хорошие, свои. Но изобретателя убили, а технологию передали в Италию. Это было. Нет, это я не приемлю.
