ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ ПРО ОТЦА  

|

  

1

ЗНАМЯ/05/14

Татьяна Толстая

Про отца

рассказ

Отец взял манеру приходить в заячьей ушанке, в черном драповом пальто,

под верхней пуговицей угадывается драный и колючий шарф в красную клетку.
А может быть, и нет никакого шарфа. Тогда, значит, шелковая, еще довоенная
рубаха, голубая в белую полоску. Они тогда так забавно шили: сзади, там где
лопатки, большая складка, для простора в размахе рук. Рубашка на спине наду
валась парусом, и на стройность наплевать.

Я эту рубашку недавно нашла; разбирала старые чемоданы, еще из тех, что

тяжелые сами по себе, без вещей, и по углам у них кожаные накладки. Там были
прекрасные вещи, просто прекрасные: там были брюки из чудесного твида, явно
заграничного происхождения, с широкими обшлагами. Цвет в целом словно бы
сероватый, но твид такая вещь: если всматриваться близко, если поднести к гла
зам, то видишь и серый, и зеленую нитку, и красную крапку, и еще песочное
чтото мелькнет, и скрип уключины, и маслянистый блеск тяжелой воды в Тем
зе, и жидкий, пляшущий отблеск фонаря на волне, и звук плеска, и сырой воз
дух, и шелковая плесень на бревнах.

Брюки кусачей шерсти, легкий томительный запах нафталинового шари

ка. Сейчас бы моль не посмотрела на эти глупости, съела бы брюки и шариком
закусила; наглая пошла моль, напористая, и глаза у нее жесткие и вниматель
ные. А в те годы, когда бр1оки закладывались в чемодан, а чемодан запихивался
на антресоль, проживала другая моль, белая, основательная, со старинными
манерами, с самоуважением, я полагаю, с тревогой о здоровье потомства: туда
не ходите, там нафталин!.. Пойдемте в другой чемодан!

Брюки, стало быть; потом кальсоны, — уморительная вещь! На завязочках,

на тесемочках! Спереди — еще и три пуговки — честное слово — костяные, по
трескавшиеся, обломанные. Детский пиджачок, плохо сшитый, с хлястиком на
спине, тоже из твида, попроще. Чьято красная шерстяная юбкавосьмиклинка.
И рубашки, одна голубая в полоску, другая кофейная в полоску же.

Я полюбила голубую, хотя кофейная была ничуть не хуже. Но я полюбила

голубую, небесную, вот поэтому, наверно, он в ней приходит. Но точно я все
равно не знаю, я ни разу ее не видела: он не снимает пальто. А пальто он прино
ровился надевать драповое, с грубым ворсом, такое, какое он носил перед смер
тью, и заячья ушанка тоже из его последних лет.

Ему, наверно, лет тридцать пять, в сумерках сна не разглядеть возраста, но

эта послевоенная худоба и общая ободранность, эта небрежность и беспечность,
или, как он сам сказал бы, ноншалантность, эти очки в круглой оправе, очки, —
первое, наверно, что я увидела на его любопытствующем лице, когда меня при

От редакции | Публикуем рассказ лауреата премии Ивана Петровича Белкина, впер
вые прозвучавший на церемонии вручения.