ГОВОРЯТ ФИНАЛИСТЫ ПРЕМИИ БЕЛКИНА 

|

  

5

КОНФЕРЕНЦЗАЛ

лым именем, можно, как Зощенко, пародировать Пушкина, даже ревновать его, что
угодно — при всем понимании дистанции он нам родной, свой. Вот и сегодня мы
играем в придуманную им игру.

Яна Жемойтелите

Номинация «Барышнякрестьянка»

Метель, Свиридов, Пушкин…

Метель. Она поглощает, закручивает не только пространство, но и будто бы само

время. Вот так бредешь вперед в темноте, пронизанной белыми колючими искрами,
и кажется, что это уже навсегда, и думаешь невольно: ну и ладно, и побредем еще
потихоньку, авось и выберемся куда… И в некоторый момент внутри завывания не
доброй вьюги вдруг проскальзывают какието мелодические звуки, и ты вроде уже
попадаешь в ритм некой нечеловеческой, вот именно (!), музыки. И вроде бы это где
то… Свиридов. И тут же становится радостно, как от встречи с чемто давно знако
мым. Метель, Свиридов… А что еще там, за метелью? Конечно, Пушкин, «Метель».

Музыка к «Метели» была написана Георгием Свиридовым через сто с лишним

лет после пушкинской повести, но теперь мы иначе и не воспринимаем «Метель»,
как сквозь его глубокую, завораживающую музыку. Они равновелики. Музыка вош
ла в художественное время повести, которое — во многое за счет этой музыки —
бесконечно продляется и расширяется. Короткая, легкая повесть, написанная не
когда в чувственном, сентиментальном ключе, насыщается глубоким интеллектом,
подлинно русским умом, которому действительно внятно все: «и острый галльский
смысл, и сумрачный германский гений», то есть соединение легкого на первый взгляд
остроумия и подлинно гегелевского витка, когда через отрицание и трагедию судь
ба всетаки выруливает к правильному жизнеустройству и соединяет сердца, изна
чально предназначенные друг другу.

Подозреваю, что современный читатель не сразу и поймет, насколько трагич

ную шутку сыграла судьба с юными героями повести…

Герои были юны по нынешним представлениям, ну что там девица семнадцати

лет, один ветер в голове, а пушкинское определение «старушка» по поводу мамаши
этой семнадцатилетней девицы — ну, это вообще смешно. Однако так было. И было
еще и другое. Именно убеждение, что замуж выходят раз и навсегда, не потому что
иначе люди осудят, а потому что — да, именно — что Бог соединил, человеку не дано
разъединить. Человек не вправе распоряжаться собой полностью. Об этом же — «но
я другому отдана и буду век ему верна» и отказ Маши Дубровскому, может быть,
малопонятный теперь. Но в нем — та же уверенность, что Богу, а не человеку извес
тно, как оно лучшето. Покорность не «судьбине» и не чувственному влечению, а
именно божественной воле заставила некогда и декабристок отправиться на катор
гу за своими мужьями. Что может знать о дне завтрашнем человек, затерянный в
бескрайнем просторе России, завороженном, закрученном бесконечной метелью, в
таинственном гуле которой слышится голос самой судьбы, грозного рока, направля
ющего каждый наш шаг?..

Настоянный на десятилетиях государственного атеизма, разум современного

читателя все же не до конца приемлет безусловное существование божественного
предопределения, тогда как человек 19 века существование Бога не подвергал со
мнению, как и существование собственных родителей. Жизнь человеческая проис
текала в двух измерениях: земном и запредельном. И тот, невидимый глазу план
был даже более реален, нежели наземный. Все самое важное свершалось на небесах.
То же двоемирие сквозит и в пушкинской «Метели». Игра не метели, но судьбы при
водит полковника Бурмина (человека опятьтаки молодого, несмотря на чин, ему
не было и двадцати шести) в деревенскую церквушку гдето возле Новгорода. На то
же намекает и эпиграф из Жуковского: